неофита в добросовестного сотрудника. В некоторых структурах думают иначе, но там-то как раз больше всего ренегатов. Словом, я знал, что говорить, и догадывался, что Вилли видит мою игру насквозь.
Больше я к этой теме не возвращался.
– Тебе нужен отпуск, – сказал мне Вилли вскоре после того достопамятного разговора. – Поживи-ка несколько недель на Тверди, навести родных и друзей. Ты что-то заскучал, я вижу.
– А работа? – спросил я.
– Не волк. Мало сейчас работы, я и один прекрасно справлюсь.
– Сопьешься ты, а не справишься, – проворчал я.
– Не сопьюсь, – махнул рукой Вилли, – корабль не даст. А тебе нужен отдых, я вижу. И не спорь. Всякому новичку спустя какое-то время нужен отдых – просто для пользы дела. Потом я заберу тебя.
– Потом – это когда?
– Когда тебе надоест отдыхать, я сам тебя найду. Постажируешься еще какое-то время, а там, глядишь, получишь свой корабль – и прости-прощай. Вряд ли мы потом с тобой увидимся.
С его слов я знал, что встреча двух мусорщиков – большая редкость и происходит чаще всего по случайности. Похоже на правду: за год мы не встретились ни с одним нашим коллегой. Не было ни совместных операций, ни общих вызовов в Ореол.
– Когда мы летим на Твердь? – спросил я.
– Мы уже на месте. Через пять минут ты будешь дома.
– Постой, погоди, дай опомниться…
Добродушный фермер, везущий в Степнянск полную телегу овощей, подбросил меня до городской окраины, но потребовал плату. Фермер был совершенно патриархального вида, и трактор его дышал на ладан, и телега с присохшим к колесам навозом исколесила очень много дрянных дорог, словом, на первый взгляд ничего не изменилось на моей Тверди, если не считать требования денег. Люди эволюционировали быстрее техники. Во времена моего детства и юности никому бы и в голову не пришло наживаться на пустяковых услугах – мелочно-жадного хмыря соседи подвергли бы бойкоту. Мы были бедны и сознавали это, но знали также и то, что в наших невзгодах виновна метрополия, а не свой брат- твердианин.
Наивно? Еще как. Но до чего же здорово!
– Счастливо добраться! – напутствовал меня скопидом.
– Счастливо разбогатеть, – ответил ему я. Он заулыбался, не уловив иронии.
До центра города я добрался пешком. Степнянск – не Новый Пекин, его можно пройти из конца в конец за какой-нибудь час, а если быстрым шагом, то и за полчаса. Помнится, нашей темпированной боевой группе понадобилось всего несколько минут, чтобы домчаться от окраины до центральной площади, вдобавок отстреливая по пути земных десантников и местных полицейских. Еще тогда я удивлялся, как, оказывается, мал наш городок! А он и вправду мал, хотя уступает только Новому Пекину. Зато насколько уступает! Вернувшись на Твердь с Марции, я был поражен размахом строительства в столице. Откуда что взялось? Ответ я нашел сейчас: из провинции. Хм, если это продолжится, то очень скоро мои соотечественники возненавидят столичных жителей точно так же, как мы когда-то ненавидели землян…
Почему бы и нет? Надо же людям кого-то ненавидеть, не всех же любить. Сегодня ненавидят тех, завтра этих. Кто затруднится с выбором объекта ненависти, тому подскажут. Местные кукловоды кое-чему научились, и только куклы ничему не учатся и учиться не умеют. Придет время – опять начнут лить свою и чужую кровь, причем из самых высоких побуждений, и опять, конечно, останутся в дураках!
Так было, так будет. Я даже полагал крамольно, что в том и состоит счастье – нет, не отдельного человека, конечно, а всего человечества. Мол, упоенно повторяя старые ошибки, по крайней мере не наделаешь новых, куда более серьезных, а то и фатальных… Может быть. Но теперь появился Ореол, и это изменило всю картину. Как ни крути, а выходило, что человечество Ореолу все-таки необходимо или, по меньшей мере, желательно. Пусть всего-навсего как мусорный бак. Обидно? Возможно. А только мусорный бак – вещь полезнейшая, попробуйте-ка обойтись без него!
А это значит, что Ореол при всем его высокомерии и презрении к человечеству, возможно, не допустит нашего самоуничтожения. И «темпо» он уничтожил для нашего же блага, хотя для этого пришлось стерилизовать целую планету. Можно пойти в рассуждениях еще дальше и предположить, что человечество необходимо Ореолу еще и в качестве страховки – ну, например, от вырождения. Как резерв. Не зря же одна из задач мусорщиков – доставлять в Ореол избранных, вроде Франсуазы Барбош!
И что же получается? А получается подобие гармонии: некая группа людей совершила колоссальный рывок вперед, но и остальным грех жаловаться. Они нужны. За ними даже приглядывают с благой целью, а на уподобление мусору можно не обижаться – это ведь только слова…
Светило настоящее твердианское солнце, было тепло совершенно по-твердиански, я чувствовал себя дома, и мысли лезли в голову самые приятные. О чем это я сейчас подумал? О гармонии мира, кажется? Не знал, что я такой остряк.
В бывшей маминой квартире жили другие люди. Я навел справки в мэрии – оказалось, что мама теперь снимала квартирку на окраине. Пришлось снова топать пешком через полгорода. Можно было взять наемную колымагу, но я предпочел пеший моцион. Не люблю, когда машина дребезжит, будто собирается развалиться на части, и плюется маслом во все стороны. Вдобавок я еще не насмотрелся на город моего детства.
Вот центральная площадь – здесь мы встречали земного министра, а вон оттуда Джафар стрелял из рогатки. Вон переулок, которым мы удирали, он ведет к нашей школе. А вон и стадион, где я геройствовал непонятно зачем и где меня мазнуло лучом летаргатора. Над центральным входом рабочие крепят плакат с чьей-то рожей – значит, ожидается не матч, а концерт.
И стадион худо-бедно отремонтирован, и рожа незнакомая… Н-да, нетороплива провинциальная жизнь, однако я и от нее отстал. Когда возносишься в небеса, поневоле перестаешь замечать мелкие подробности внизу.
А я вознесся! Ностальгические воспоминания о давно прошедшем соседствовали во мне с высокомерным презрением к убогости этой дыры. Степнянск, конечно, дыра, и вся моя Твердь – дыра. Нет, существуют и более зияющие дыры, скажем, достопамятная Саладина, откуда родом Вилли. Для него та дыра оказалась дырою в небо, так что не будем огульно презирать все дыры… Для ореолитов вся наша Вселенная – не просто дыра, а помойка, однако же они не собираются ликвидировать ее – нужна, значит.
Я едва нашел мамину квартиру. Облупленный двухэтажный дом, окруженный заросшими сорной травой огородами, казалось, не развалился только потому, что ждет достойного повода вроде подземного толчка, – и не дождется, поскольку землетрясений у нас не бывает, и однажды со вздохом сожаления обрушится без всякого повода. Словом – ужас.
– Ларс! Сынок!
– Здравствуй, мама. Как ты?
Я сам видел, как она живет. Квартирка – чистенькая, но бедная, очень бедная. О здоровье я и спрашивать не стал – не такой человек моя мама, чтобы пожаловаться на болячки даже сыну.
– Ничего. Живу понемногу. Ферму продала, пенсию получаю, мне хватает…
Хватает, как же!
– Отец тебе ничего не присылает?
– У него бы я ничего не взяла.
Сказано было с ожесточением. Странно, в былые годы мои родители, хоть и жили порознь, оставались друзьями и, разумеется, соратниками в подпольной борьбе. Позднее мама стала министром в его правительстве. Пусть не было нежных чувств, но общая-то цель у них была!
– Кретин он! – зло сказала мама. – Прогадил все, что мог. Довел страну до Беспорядков. Как мы могли бы жить, если бы не он! Какие дела могли бы делать! Сам Майлз Залесски нам позавидовал бы! Жаль, что тебя в ту пору не было на Тверди, а то, может, ты образумил бы отца…
И полился водопад обвинений в адрес Варлама Гергая: и то он сделал не так, и это не так, а тут прошляпил, упустив блестящую возможность поднять свой рейтинг, а там, наоборот, поддержал дохлый проект, и с Игнатюком вовремя не разобрался, и с метрополией заигрывал слишком открыто, и сепаратизм
