– А Тверди точно ничего не грозит?
– Черные корабли, во всяком случае, ей не грозят.
– Плохо, – констатировал отец. – Значит, ты работаешь на разведку метрополии и до сих пор не добыл жизненно важных для Тверди сведений. Не очень хорошо тебе будет, если мерзавцы Игнатюка до этого докопаются… И мне нехорошо будет. А впрочем… нет ведь худа без добра, верно?
– Куда ты клонишь? – спросил я.
– Куда надо. Тебе поручено что-нибудь передать мне?
– Нет.
– Что ж, ладно и так. – Он быстро погасил разочарование. – Буду ждать. Пойдем-ка в дом, выпьем, поболтаем…
После глисса настойка из ягод брюкводрева показалась мне стрихнином, разведенным в ацетоне. Отец болтал о твердианских новостях, едко вышучивая правительство Игнатюка, а я рассказывал о чудесах Прииска. Словом – обычный треп. Если бы не слова отца, сказанные у живой изгороди, я бы лишь подозревал, о чем он на самом деле думает, но, к сожалению, теперь я знал это наверняка. Мать была хотя бы патриоткой Тверди, но отец превзошел не только ее, а пожалуй, и самого Савелия Игнатюка. Интересно, что он был готов сдать в обмен на поддержку Земли? Отменить пошлины на вывозимый скандий? Выйти из Лиги? Вновь сделать Твердь колонией, чтобы усесться в кресло премьер-губернатора?
И этот человек был лидером нашего восстания и нашей почти безнадежной борьбы! Хуже того, он был моим биологическим отцом!
Впрочем, хорошо известно, что яблочко от яблоньки не летит, как из пушки… Сам-то я разве патриот Тверди? Крайне сомнительно. Я даже не патриот человечества, поскольку презираю его и служу Ореолу. Коллаборационист я, предатель, и что интересно: из самых лучших побуждений. Только это никому не любопытно. Тут сколько ни сделай человечеству добра, а все равно – предатель.
Наверное, Вилли было проще, чем мне, он ведь родом с Саладины, а ее предать невозможно. Предают ведь какие-то моральные ценности, а их на родине Вилли можно искать всю жизнь и не найти. В стаде павианов больше моральных ценностей, чем на Саладине. Ничем Вилли не обязан ни своей родине, ни человечеству в целом и мог бы, наверное, наслаждаться исключительностью своей судьбы, наплевав на все высокие слова и идеи, – а вместо этого пьянствует и счастливым не выглядит. Странная все же штука – жизнь, странная и сложная. Смешно и вспомнить о том, что когда-то она казалась мне простой и до предела понятной: вот друг, вот враг, а вот наша общая святая цель – и достаточно. До чего же, черт побери, хорошо быть молодым и глупым!
Наутро я уехал, соврав, что меня ждут дела в Новом Пекине, и пообещав звонить время от времени. Никаких дел в столице у меня не было. Я снял квартирку за два квартала от Врат и целый день только и делал, что бродил по городу, высматривая, что изменилось в нем к худшему, выпил пива в той самой забегаловке, где отец без труда уговорил меня отправиться на Марцию, а затем вернулся в квартирку и нырнул в постель. Ночная жизнь столицы привлекала меня не больше, чем сухой песок привлекает томимого жаждой. С чего Вилли взял, что мне приятно будет покрутиться среди людей? Почему он решил, что мне доставят удовольствие мечтания отца о возвращении во власть и мамины надежды удачно женить меня, чтобы со временем сколотить влиятельный клан Шмидтов?
Уже засыпая, я подумал, что хитрый змей Вилли, возможно, настоял на моем отдыхе как раз с этой целью, только с точностью до наоборот. Взгляни, мол, свежим взглядом на человеческий мир, вроде бы знакомый тебе вдоль и поперек, посмейся невесело над мелкой суетой мелких людишек. Оно полезно. И возвращайся исцеленным и готовым к работе, не стажером, не учеником архангела, а настоящим мусорщиком возвращайся! Одно дело – знать в теории, что люди по большому счету еще животные и в куда большей степени управляемы животными инстинктами, нежели разумом, и совсем другое – увидеть это на близких и наглядных примерах, печенкой почувствовать. Если мозги слабоваты, печенка запросто может им помочь.
Сон мой был чуток – на новом месте я нипочем не усну крепко, если не слишком устал, – и для начала мне приснилось, что в плохо смазанном дверном замке со скрежетом проворачивается ключ. Уже спустя мгновение я понял, что это не сон, а явь, и проснулся, но тем, кто был за дверью, хватило этого мгновения, чтобы ворваться в квартиру.
– Ларс Шмидт? – Голос показался мне смутно знакомым. – Ты арестован.
Когда рыпаться поздно и некуда, самое лучшее – не суетиться. Я напоказ потянулся и напоказ зевнул.
– А вы не ошиблись адресом, ребята?
Кто-то коротко всхохотнул, показывая, что ошибки тут нет никакой, а прежний голос произнес:
– Повторяю для сонных и умственно расслабленных: ты арестован. Собирайся.
– По-моему, я еще не арестован, – возразил я. – Надеюсь, у вас есть постановление на арест?
– Безусловно. – Послышался шорох бумаги, и в проникшем в окно свете уличных фонарей смутно забелел какой-то листок.
– Свет включите, – сказал я сердито. Глупцы. До сих пор не обучились искусству ареста, хотя дело это самое простое. Уж что-что, а свет в помещении надо включать сразу, от этого арестуемый теряется.
Свет зажегся, зато листок исчез. Ну-ну.
– Собирайся, – велел мне обладатель знакомого голоса.
Теперь я узнал его. Это был рослый рыжий парень по имени Юхан, а фамилию его я никогда не знал за ненадобностью. Просто один из головорезов Рамона Данте, удачливый, выживший в войне с метрополией, а впоследствии уцелевший во время Беспорядков и чисток. Не только уцелевший, но и удержавшийся на плаву и даже, вероятно, преуспевший в делании карьеры. Все спецслужбы на свете построены так, что лишь высшее их руководство подбирается по принципу личной преданности, и это удобно: перемена государственной власти обычно приводит лишь к устранению верхушки, не затрагивая основу конструкции. Рамон был уволен, а может, даже и убит где-нибудь по-тихому, его место занял кто-то другой, последовали незначительные кадровые перестановки – вот и все. Для хорошо отлаженной машины этого достаточно, а Рамон с его хитрым крестьянским умом сумел построить неплохую машину.
Интересные все же вещи творит с нами время! Не знаю более безжалостного преобразователя всего и вся. Оба мы – я и Юхан – были бойцами, дрались с землянами бок о бок и воображали, что не изменимся после победы, а что теперь? Я стал шпионом метрополии и мусорщиком Ореола, Юхан служит Игнатюку точно так же, как прежде служил Гергаю, последние же двое готовы переплюнуть друг друга в готовности сдать все наши завоевания ради поддержки со стороны Земли! Каждый нашел свое место, лишь народ, как обычно, остался в дураках. И жаль его, и понимаешь холодным умом: так ему и надо. Что заслужено, то и получено.
Одеваясь, я вторично потребовал, чтобы мне показали постановление об аресте, и Юхан сделал вид, что не слышит меня. Я повторил свое требование громче.
– Заткнись, Шмидт, – лениво посоветовал мне Юхан, – не то заткнем.
– Без постановления, выданного по всей форме, я буду считать себя не арестованным, а похищенным, – заявил я.
Как и следовало ожидать, в ответ последовал глумливый смешок: кому, мол, какое дело до того, кем ты будешь себя считать? Не сотрясай, мол, воздух и не прикидывайся насилуемой девственницей, ты имеешь дело не с полицией, что и сам прекрасно понимаешь. К чему весь этот глупый ритуал с показным возмущением насчет попранных прав и свобод?
Когда я оделся, мне было велено сесть на стул и сидеть смирно. Юхан не сводил с меня глаз, в то время как трое других перетряхивали всю квартиру. Обыск занял у них целый час. Ума не приложу, что они хотели найти. Шифровальную таблицу? Она сидела в моей памяти. Чемодан с деньгами на вербовку агентов? Сами по себе деньги ничего не доказывают. План захвата президентского дворца с тщательно нарисованными красными и синими стрелками? Даже не смешно.
– Пошли, – сказал Юхан, когда обыск помещения и моей одежды был окончен. – И давай без глупостей, договорились?
– Одну большую глупость я уже совершил, – усмехнулся я.
– Какую? – заинтересовался Юхан.
– Родился на Тверди.
