– Как-как? Ларса Шмидта? Кто это?
– Под дурачка выделываешься? Где Ларс Шмидт?
– Понятия не имею. Да кто он такой?
– Шутки с нами шутить вздумал, голубчик? Здесь и не таким умникам развязывали языки. Как насчет волчьих жуков или бурых червей – на выбор? На наш выбор. Будешь говорить?
– Я согласен поговорить на любую тему.
– Как твое имя?
– Винсент Менигон.
– Как ты оказался в медблоке?
– Не помню.
– Куда девался Ларс Шмидт?
– Не знаю, о ком идет речь.
– Ты гражданин Тверди?
– Не знаю. Может быть.
– А может, ты прибыл на Твердь через незаконный гиперканал?
– Не помню, чтобы я совершал что-либо противозаконное.
– Ага! Значит, свои поступки добропорядочного гражданина и патриота ты помнишь?
– М-м… Боюсь, что нет.
– Скотина! Откуда ты взялся?
– Хороший вопрос. Я уже час жду, когда кто-нибудь придет и расскажет мне об этом. Вы ведь не знаете?
– Мы о тебе, гнида, знаем больше, чем ты думаешь!
– Если знаете, то рассказали бы, а? Знать и молчать – разве это хорошо? Мне ведь тоже любопытно, кто я такой, в данном вопросе я заинтересованное лицо…
Допрос напоминал старую лошадь, монотонно ковыляющую по орбите вокруг колодца с примитивным водоподъемным устройством. Только воды в колодце не было, кляча вертела колесо вхолостую. Следователь утирал платочком пот со лба. Юхан то бледнел, то багровел, и тогда жилы на его физиономии и шее готовы были лопнуть. Жаль, что не лопнули.
Но зато лопнуло его терпение, и я получил кулаком по морде.
– Ну как, теперь вспомнил?
Я заявил, что не понимаю причины такого грубого обращения со мной, и, разумеется, получил добавку.
– Теперь вспомнил? Или надо еще освежить твою память?
– Будь так любезен. Если эта лечебная процедура пойдет мне на пользу, то…
Юхан не стал сдерживаться. Следователь завопил, что Юхан все испортит своими топорными методами, но тот не обратил на него внимания. Моей голове досталось не меньше десятка полновесных ударов. Последний из них отправил меня в нокдаун, почти отключив на несколько секунд.
– Ты у нас заговоришь, дерьмо кошачье, у нас и глухонемые разговаривают…
Моя новая голова оказалась крепкой. В глазах прояснилось, и вылезла из мозга тупая игла. Вскоре я пустил допрос по новому кругу, что оказалось нетрудно, а сам принялся анализировать. Бесспорно, пройдет не очень много времени, прежде чем ко мне будут применены либо волчьи жуки, либо бурые черви, либо и то и другое сразу. О реакции моего нового организма на их укусы я не имел никакого представления. Ну, допустим наилучший вариант: я ничего или почти ничего не почувствую. Или даже как вчера: сначала мне придется скверно, но потом чувствительность к укусам постепенно исчезнет. При мысли о вчерашнем я чуть не задрожал: боль-то была адская. А что если мой новый организм поведет себя под пыткой штатно, без всяких там парадоксальных реакций? Или при всей бедности Тверди в контрразведке все-таки имеется хотя бы один примитивный ментоскоп?
Вообще-то существует немало способов развязать язык самому стойкому человеку. Это страшно. Мне придется либо умереть, либо разговориться. О чем думает Вилли, какую он ведет игру? Конечно, если эту непонятную игру ведет именно он, причем сознательно… Ведь может быть и так, что мои метаморфозы – не более чем реакция черного корабля на пьяные сны его командира…
Не знаю, есть ли на свете любители делать выводы при заведомой нехватке исходных данных, но я к ним точно не отношусь. Моих способностей к анализу обычно хватает ровно настолько, чтобы придерживаться здравого смысла. А он говорил мне, что надеяться мне надо в первую очередь на себя самого. Ведь если бы Вилли хотел меня спасти, то уже сделал бы это. При возможностях черного корабля – самая плевая задача! А если он и впрямь может влиять на меня на расстоянии, то почему бы ему не вмешаться еще разок? Как? Не знаю. Выбор за ним. Я не имел бы ничего против вновь превратиться на время в жуткую тварь, созданную моим инженерным воображением. Юхану со следователем пришлось бы пережить не самые приятные – зато последние – моменты в их жизни.
Мне пришлось испытать разочарование: ни с моим телом, ни с моим разумом, ни с геометрией комнаты для допросов, ни с метрикой пространства не случилось ничего интересного. Зато меня ждало удивление: допрос был внезапно прерван. Ни новых кругов старой клячи, ни волчьих жуков, ни бурых червей, ни ментоскопа. Юхан просто вызвал конвойного и приказал отвести меня в камеру такой-то номер. Наверное, ему требовалось время, чтобы прийти к каким-то выводам.
Меня отвели в камеру. Можно было ожидать, что мне дадут время подумать о моем поведении в компании рецидивистов, но камера оказалась одиночной, в чем я усмотрел хороший признак. Юхан определенно задумался, и спектр его мыслей оказался достаточно широк – для костолома, я имею в виду.
Впрочем, кого бы на его месте не озадачило бесследное исчезновение одного арестанта и появление на его месте другого? Или, точнее, превращение Ларса Шмидта в Винсента Менигона – об этом-то Юхан догадывался. Что главное для него в такой ситуации? Не сглупить. Понять, с чем столкнулся, и сделать шаг в верном направлении. Выбор верного курса стоит потери темпа.
Разумеется, в камере было тесно и душно – я и не ждал ничего другого от узилищ родной планеты. Был там, однако, засаленный деревянный топчан, и никто не воспрепятствовал мне завалиться на него. Только пятки пришлось задрать на стену – мой новый рост не соответствовал длине лежанки.
Я спал сном младенца, когда в допотопном замке стальной двери моей камеры с мерзким скрежетом провернулся допотопный ключ. Конвойный велел мне выходить. Он был насторожен, как дикий кот, обнаруживший на своей охотничьей территории семейство толстопятов, и заставил меня проделать все положенные манипуляции: лицом к стене, руки за спину и так далее. Я без возражений выполнил требуемое.
Опять была ночь – в здании без окон я все равно чувствовал это. Пройдя коридором мимо длинного ряда стальных дверей, я повернул было направо.
– Стоять. Налево.
Меня вели не туда, где днем снимали допрос. Становилось все интереснее и, пожалуй, веселее. Рыбка клюнула?
Посмотрим.
– Этот кабинет не прослушивается, – сказал Юхан. – У нас не очень много времени, так что не будем его терять. Сейчас без записи и протокола ты расскажешь мне, на кого ты работаешь и как тебе удалось поменять личину. Версия о ловкой подмене одного клиента другим – для недоумков. Ты Ларс Шмидт, а никакой не Винсент Менигон. Лови свой шанс, дружище Ларс, другого шанса не будет.
– У кого не будет? – спросил я, изображая тупицу.
– У тебя, конечно. Впрочем, не стану пудрить тебе мозги, у меня тоже не шибко много простора для маневра. О том, что ты у нас в гостях, знает уже и Игнатюк. Я могу либо раскручивать тебя до конца – вероятно, твоего, – либо… принять иное решение. Варианты можно проработать чуть позже, не в них суть. В моих силах устроить тебе освобождение – законное или побег, это тоже не суть. Условие: я хочу быть принятым в дело. Идет?
Просто и откровенно. Нечасто мне приходилось видеть перед собой такого откровенного первосортного ренегата. Я прямо залюбовался. Те предатели, что служили землянам во время интервенции, были почти сплошь слабовольными людишками, ничтожествами с гипертрофированной завистью к более успешным
