спешил, а крался вдоль стены соседнего дома, как-то странно, словно слепой, ощупывая ее руками. Неужели не поверил, что Твари в Пригорках нет, решил сам поискать? Но на кой селищанам врать? Они, в отличие от жрецов, не самоубийцы.
В руке тваребожца что-то блеснуло. У парня екнуло сердце и согласно подкосились ноги: он вспомнил, что в байках о Твари частенько упоминались жертвоприношения в ее славу. Причем отнюдь не куриц.
Седовласый добрался уже до угла и, наполовину из-за него высунувшись, глядел на яркий контур двери едальни. Видимо, выжидал, пока оттуда выйдет какой-нибудь пьянчуга, которого легко будет оглушить и затащить в сарай.
Если жрец собирался спасать мир такой ценой, то с Джаем ему было не по пути.
Обережник сдвинул брови и, пригнувшись, решительно двинулся вперед: сначала вдоль забора, а потом, улучив момент, перемахнул через него. До злодея осталось шагов двадцать по открытому месту, но тот так увлекся, что за все время ни разу не оглянулся. Собаки, в отличие от корлисса, оставались верны хозяевам и заходились яростным лаем, что тоже играло обережнику на руку. Вскоре он уже мог похлопать тваребожца по плечу.
В едальне зазвонил колокол, заглушенный ликующими воплями: ударивший в него проставлял выпивку всем посетителям. Жрец чуть подался назад, и Джай счел, что более удобного момента не представится. Он коротко, почти без замаха саданул тваребожца в висок, припечатывая его головой к углу, и заломил руку с ножом за спину.
Точнее, попытался.
В руке у жреца был не нож.
Да и не у жреца.
И даже не в руке.
Тут-то Джай и понял, что перепутать тваребожца с моруном можно лишь ночью и со спины. Общего у них были только длинные седые космы.
Удар о стену вышел какой-то мягкий, вязкий, словно тряпичным мячом. Мертвяк тут же повернул голову и плавно, в обход телесных законов, изогнув спину и шею, впился зубами парню в локоть. Заломленная лапа моруну ничуть не мешала, более того – он все с той же неспешной грацией начал выворачиваться из захвата.
Боль пришла намного позже укуса, однако вывела Джая из ступора раньше, чем морун хлестнул его по лицу свободной лапой, «вооруженной» не то длинными полупрозрачными ногтями, не то настоящими когтями. Парень отшатнулся, разжал пальцы и ударил мертвяка по лбу (тот разжал зубы, но не от боли, а попытавшись цапнуть Джая уже за кулак), пнул в живот (нога, почти не встретив сопротивления, глубоко провалилась в растянувшуюся плоть), отскочил и только потом позволил себе заорать.
Догадаться, кем был морун при жизни, удалось бы разве что близкой родне, да и то по наполовину истлевшей рубахе. Черты лица сгладились, словно его намазали толстым слоем сметаны, в прорезях век опалесцировали вогнутые бельма, челюсти клином вытянулись вперед – еще не звериные, но уже не человеческие, с подросшими зубками. Подвижность мертвяка ограничивали только негнущиеся кости, суставы же как будто растворились. При этом ни расползающейся плоти, ни запаха тухлятины не было в помине, ходячий труп оставался крепок и свеж, как малосольный огурчик.
Мыслестрел парень снял перед чисткой хлева и положил на его крышу, да так там и забыл, разругавшись с горцем. Удирать от моруна было бессмысленно: он догнал бы человека в считаные секунды. Оставалось лишь пятиться, причем без возможности оглянуться – мертвяк только того и ждал. Хотя с терпением у него оказалось негусто: убедившись, что человек не потерял голову от страха, морун попытался оторвать ее силой. Обережник увернулся раз, другой, а на третий оступился и позорно шлепнулся на задницу. Поскорее подтянул колени к животу, одновременно защищая его и готовясь пнуть мертвяка, но это не понадобилось: что-то свистнуло, чвякнуло, нависший над парнем морун взвыл и прогнулся назад. Потом медленно развернулся, и Джай увидел торчащие у него в спине вилы.
– Эх, копьем лучше было бы, – досадливо заметил ЭрТар. Пришла его очередь пятиться, ибо моруну вилы тоже не понравились. К тому же они постепенно накренились и выпали, оставив три бескровные дырки. Мертвяк рванулся вперед и подмял «сороку» под себя. Ни ногти, ни зубы моруна не годились для нанесения серьезных ран, однако придушить человека или свернуть ему шею он вполне мог. Чем и занялся.
Теперь уже Джай без колебаний бросился горцу на помощь. Эта хорошая идея пришла в голову не ему одному: с крыши хлева взвилась дымчатая тень, просидевшая там всю уборку. Тишш, хоть и не помирившийся с хозяином, продолжал не только спать у горца под боком, но и повсюду за ним таскаться – правда, тайком. ЭрТар делал вид, что этого не замечает; оба ждали, кто сдастся первым. Но когда на глазах у корлисса какое-то порождение Темного попыталось сделать его сиротинушкой, спешно раскаявшийся кошак с непривычной ему храбростью атаковал врага в области зада, и вся компания клубком покатилась по земле. Хвататься за вилы, когда уже вовсю идет рукопашная, было бессмысленно, поэтому Джай вцепился мертвяку в волосы, пытаясь отодрать его от жертвы.
Куча распалась, но заслуги парней и кошака в том не было: мертвяк просто-напросто разметал их по сторонам, как дикий кабан – облепивших его собак, разворачиваясь к настоящему противнику.
Жрец стоял возле плетня, уже по эту сторону. Так неподвижно, словно наблюдал за схваткой с самого начала, а не появился мгновение назад. Светящая в спину луна обвела его силуэт лучистым контуром, раскатала под ногами ковровую дорожку тени.
Морун приоткрыл пасть, и Джай впервые услышал его голос – низкий, въедливый, ни на что не похожий рык, заставивший парня порадоваться, что он так вовремя простился со сквашем. Собаки ошарашенно притихли, чтобы тут же разразиться совсем уж остервенелым лаем.
Мужчина, не отрывая глаз от приближающегося моруна, поднял руку и провел ею по верхушкам кольев, словно по рукоятям клинков, на ощупь выбирая нужную. Этот – тонкий, этот – кривой, этот – полусгнивший, этот… Пальцы уверенно сомкнулись на свежеочиненном, еще не успевшем побуреть дрыне толщиной с кнутовище. Рывок – и он легко, как смазанный маслом, выскользнул из прутяного переплета. Удар – и ивовая палка, небрежно заточенная четырьмя ударами топора, насквозь пробила то, перед чем оплошали железные вилы. Более того: жрец, скрипнув зубами от натуги, опрокинул моруна на спину и пригвоздил к земле, так низко над ним склонившись, что рисковал не подняться вовсе.
Но мертвяк почему-то даже не попытался его схватить, извиваясь на коле, бестолково суча лапами и хрипя, словно от дикой боли. Тваребожец, не выпуская конца палки, начал… сгибать ее, как железный прутик, пока не получилась сначала «кочерга», а потом крюк. Тогда мужчина наконец отпрянул от поверженной твари, сделал несколько заплетающихся шагов и сел на траву.
– Эй, ты цел?!
– Что ты с ним сделал?!
Жрец поднял лицо, поглядел на две исцарапанные, участливо-встревоженные физиономии и с чувством сказал:
– Как же вы меня …!
Последнее употребленное им слово редко использовалось в описании крепкой мужской дружбы, однако идеально подходило к ситуации.
Морун очухался и теперь яростно крутился вокруг своей оси, как таракан на булавке, выгибаясь всем телом и упираясь конечностями в землю. Кол ходил ходуном, но держался. Когда мертвяк рванулся особенно бешено, ЭрТару показалось, что из основания палки растет пучок корней.
Спросить у жреца, так ли это, горец не успел. Глухих в селище не было. А если и были, то не могли не обратить внимание на дрожащие от криков и лая стены. Вокруг двора постепенно сжималось огненное кольцо из фонарей и факелов; державшие их люди сохраняли жутковатое молчание, мигом отрезвившее упоенных победой парней.
Если морун успевал коснуться человека, тот был обречен. Болезнь проявлялась по-разному, через день или седмицу, лихорадкой, сыпью или рвотой, но в любом случае выживали считаные единицы, навсегда оставаясь калеками – слепыми, с отнявшимися ногами, текущими слюнями, струпьями по всему телу… Хорошо хоть от человека к человеку эта зараза не передавалась, а то Царствие давным-давно бы вымерло. Ирны от нее не помогали.
По шее ЭрТара тянулось пять темных полос, рукав Джая набряк от крови. Зацепить жреца моруну вроде
