возможно, капель даже сеяла умиротворение, праздничность запахов и красок.
Меж двумя старыми березами белело огромное, как парус, полотно, а неподалеку горбилась будка передвижного кинематографа.
Внезапно резко наступила темнота, и красноармейцы зашумели, засвистели, захлопали в ладоши. И почти тотчас передвижка застрекотала, как швейная машина, и на экране возникла красивая женщина, в которую, как вскоре стало ясно, влюбился злой и жадный буржуй.
Бойцы с замиранием сердца следили за событиями фильма и лишь изредка подбадривали героиню дружными сочувственными криками.
Но вот лента кончилась, и возле белого полотна, в полосе света, возник работник политотдела армии. Это был статный, хоть и немного располневший человек, и на его овальном лице сияли, лукаво искрились и щурились внимательные карие глаза. Из-под козырька фуражки с большой красной звездой падали на широкий лоб пряди темно-каштановых волос. Из кармана защитной гимнастерки торчал чубук трубки, на синие галифе опускалось ложе винтовки, ремень которой был перекинут через плечо, а за поясом торчал наган без кобуры.
У него были пухлые губы весельчака; и прямой нос, кажется, плохо подходил к этим губам.
Политотделец механически достал из кармана трубку, набил ее табаком, чиркнул спичкой, но раздумал курить. Говорил он негромко и медленно, но, тем не менее, его слышали во всех концах поляны. Он начал с того, что поздоровался со всей этой тысячной массой на ее родных языках.
Поляна загудела. Тогда он весело улыбнулся, поднял руку и, подождав тишины, представился красноармейцам:
— Я — Ярослав Гашек.
Лес взорвался от восторга. Еще бы! Это был человек, которого дружно и нежно любила вся армия. Бои шли без пощады, рекой лилась и красная, и белая кровь, пожары пожирали жатву, но ничто, похоже, не могло выбить Ярослава Романовича, как он называл себя в России, из равновесия. Фронтовик постоянно искрился остроумием, из его речи никогда не исчезали пословицы и поговорки, а то и весьма соленые шутки: вечно вокруг него теснились друзья и почитатели[73]. На его лице с удивительной быстротой менялись оттенки чувств и состояний — простота и лукавство, глуповатое добродушие и тонкий ум, — всё зависело от того, в кого из своих героев он сейчас перевоплощается.
Красные чехи, то есть чехи, ушедшие из «проданного корпуса» в 5-ю красную армию, слышали десятки, если не сотни рассказов о рискованных шутках, мистификациях и надувательствах Гашека. Сын пражского учителя, знавший отменно русский, немецкий, французский, венгерский, в известной мере, английский, польский и бог знает, какие еще языки, он избродил собственными ногами Польшу, Венгрию, Баварию, Румынию, Болгарию, Австрию, Словакию, Хорватию и, поговаривали, Северную Италию. Ко времени Российской Революции литератор уже много лет печатался, и жандармы Австро-Венгрии, злобясь и негодуя, узнавали о его проделках и его бесстрашии. Попытки образумить писателя ни к чему не приводили. Однажды вся страна узнала, что величайший обманщик империи вдруг создал вполне добропорядочную «Партию умеренного прогресса в рамках закона». Но тут же выяснилось: это партия- пародия, партия-насмешка, выдуманная за письменным столом.
Как-то в одной из гостиниц ненавистной ему Австро-Венгерской империи, враждебной России, Гашек записал в книге для проживающих — «Иван Федорович Кузнецов, торговец из Москвы». На вопрос: «Цель приезда?» — ответил: «Ревизия австрийского генерального штаба». Начался переполох, и Гашек в какой уж раз угодил в полицейский участок.
Качества несравненного мистификатора оказали писателю услугу здесь, на военных полях России.
Он был в Самаре, когда случился «чехопредательский переворот». Ярослав Романович несколько месяцев назад, в марте восемнадцатого года, стал коммунистом, и ему, конечно, не поздоровилось бы, узнай его бунтовщики. Ибо фамилию «Гашек» они помнили лучше многих других чешских фамилий.
Так, еще два года назад, на Украине, одна из газет корпуса поместила на своей странице, как ей казалось, издевательскую статейку. — «Ораторские успехи автора «Бравого солдата Швейка»[74]. В этой статейке говорилось:
«…выступил известный, всюду приветствуемый, всюду необходимый и всюду ораторствующий председатель полкового комитета юморист Гашек. Говорил о Революции.
Нет такого места, откуда бы он не говорил на эту тему. Говорил с межи, со стола, с трибуны, с экипажа, и хорошо помню, что один раз даже говорил с постели…»
Позже, в середине восемнадцатого года, уходя от мятежников в Симбирск, пражанин два месяца играл роль идиота от рождения, сына немецкого колониста из Туркестана, бродящего по миру. Потом весь политотдел армии смеялся до слез, когда Гашек живописал, как он обводил вокруг пальца своих взбунтовавшихся соотечественников.
Раскрывая свежий номер армейской газеты, бойцы прежде всего искали фельетоны и статьи «красного чеха». Чуть не у каждого политработника хранился в планшете фельетон «Из дневника уфимского буржуа», написанный весело и хлестко. Неутомимо издевался писатель над «Царем Всероссийским Александром IV (Колчаком)», над попами и эсерами, над собственными армейскими бюрократами, бездельниками.
Все ожидали, что и сегодня Гашек расскажет что-нибудь смешное, однако этого не случилось. Пососав холодную трубку и снова сунув ее в карман, политотделец сказал:
— Вы теперь видели на экране, как ведут себя буржуи, для которых нет ничего святого, кроме денег. А попы берегут буржуев и морочат простым людям голову. Они, например, глупо придумали, что Иисус родился от непорочной девы, когда к ней сошел дух святой.
Гашек быстрыми шагами прошел к кому-то в первом ряду, спросил:
— Как вы полагаете, может ли непорочная дева родить от святого духа?
Вся огромная поляна дружно рассмеялась.
Гашек вернулся на свое место.
— Мне уже доводилось писать о попе Малюте из полка Иисуса Христа, об уфимском архиерее Андрее и прочих мешках с собачьим дерьмом. Особенно старается одна челябинская газета — «Власть Народа» — целовать Колчака в спину. Ну, это ее привычное дело!
Чем больше говорил Гашек, тем стремительнее становилась его речь, тем протяжнее подчеркивал он отдельные слова, на которые хотел обратить внимание слушателей. И тем сильнее ощущался акцент в его совершенно грамотной русской речи.
Он призывал солдат верить русской революции, убеждал их, что штыки 5-й армии окажутся сильнее всех ее врагов, внушал своим товарищам, что Челябинск будет взят через день-два.
Почти все на этой поляне помнили: еще много недель назад, в дни неудач, Гашек звал красноармейцев: «Каждому понятно, что нужно теперь делать. Не только взять Уфу обратно и продвигаться к Уралу. Мы должны перейти Урал. Уфа нам по дороге. Пускай каждый красноармеец знает свой маршрут: «Уфа — Златоуст — Челябинск».
Теперь он снова говорил о Челябинске, подкрепляя свою уверенность в победе, приводил примеры красного мужества, неслыханной силы духа.
Он рассказывал бойцам, что случилось на днях в этой красивой горной тайге. Местные толстосумы нашептали карателям, где скрываются в зарослях рабочие Катав-Ивановского металлургического завода Борщев и Рудин, верные Советской власти и Коммунистическому Интернационалу.
Целый взвод усмирителей кинулся по следам металлургов. Тогда товарищи Борщев и Рудин поспешили в знакомый охотничий зимник, то есть в небольшую избушку, построенную в довоенное время.
Колчаковцы окружили зимник, И двое беззаветных героев приняли неравный бой, пули дырявили бревна избушки и буквально превратили ее в решето.
И что вы думаете? К большому позору карателей, этот бой длился восемь часов, офицер кричал на солдат, чтоб хватали чумазых в плен, но рядовые лежали за стволами сосен и елей и не желали подставлять лоб под пули.
