выстрелы. Кто-то из штабников отбивался от наседающих красноармейцев; еще жгли в иных кабинетах секретные бумаги; еще не все в штабзапе понимали, что? случилось в это жаркое летнее утро.
Волжцы смели огнем и клинками малые очаги сопротивления и бросились вдоль бесконечного коридора в его самые темные углы.
Разведчикам повезло. В одной из комнат они загнали в шкаф бледного низкорослого человека, окоченевшего от страха. Штабист успел сорвать и выбросить один погон, но второй болтался у него на плече, как осенний осиновый лист.
Вытащенный бойцами из шкафа, офицеришка почти повис на их руках.
Пленный оказался комендантом штаба, и Вострецов сказал слюнтяю, что он спасет себе жизнь, если тотчас покажет комнаты контрразведки.
Обещание преобразило труса.
— Это — пожалуйста, это можно… господа… как перед богом…
Офицер, словно подхлестнутый, бросился по лестнице в полуподвальный этаж. Вострецов и бойцы еле поспевали за коротышкой.
В первых комнатах Гримилова-Новицкого было пусто, — ни людей, ни бумаг, один пепел. Это удивило поначалу Вострецова, но он тут же усмехнулся: кто-кто, а контрразведка знала, что дело — табак, и загодя увезла свое барахлишко.
Продолжая торопливый осмотр, волжцы наткнулись в одной из комнат на человека в гражданской одежде. Его рубаха висела клочьями, лицо почернело, однако избитый был в сознании, хоть и не мог двигаться. Он с трудом сообщил краскому, что пять минут назад сюда забегали Гримилов и Вельчинский, капитан стрелял в него, арестанта, но нервничал и промахнулся. Они не могли уйти далеко.
Волжцы разбежались в разные стороны, и через четверть часа взводный притащил к командиру худого, как веретено, офицера с погонами поручика.
— Кто? — спросил Вострецов, сверля глазами задержанного. — Кем служил?
Офицер, увидев полный ненависти взгляд, которым его обжег арестант, совсем потерялся: теперь нельзя было спасти себя ложью.
— Поручик Вельчинский, — хрипло доложил он. — Отделение Гримилова-Новицкого.
Слово «контрразведка» он побоялся произнести.
Вострецов вонзил в него снова тяжелый взгляд глубоко посаженных глаз, сказал глухо:
— Вот что, Вельчинский: жизнь не обещаю, а виселицу пулей заменю. Помоги найти княжну Урусову.
Губы молодого человека мгновенно высохли, он уронил голову и отозвался с непреклонностью, которой от него никто не ждал:
— О княжне я не скажу ни слова.
— Вот как! Ну гляди, не тяни мне жилы!
Вельчинский трудно глотал слюну, крутил головой — был похож на жадную курицу, клюющую непомерно большие куски хлеба.
Наконец взял себя в руки и вопросительно взглянул на краскома, пытаясь понять, зачем тому нужна Юлия Борисовна.
И вдруг, совсем внезапно для красноармейцев, ожил, явно возликовал и крикнул, что все сделает, дабы найти эту женщину, которую здесь любили, поверьте честному благородному слову офицера. Вельчинский понял, что Юлию Борисовну ищут свои, то есть ее друзья, которые очень хотят ей помочь.
Поручику дали заводную лошадь, и все поскакали на Уфимскую, в особняк Льва Львовича и Веры Львовны Кривошеевых, куда, по словам поручика, вчера вечером поспешила мадмуазель Урусова.
Хозяева особняка были дома, но ничего не смогли сказать о своей постоялице, которую не видели уже сутки. Не дай бог, с Юлей что-нибудь случилось, господи, что же могло случиться?!
Степан Сергеевич немедля установил окрест посты, перевернул вверх дном и главное жилье, и флигель, и все дворовые постройки — княжны нигде не было.
Один из постов находился у двери погреба, где стояли кадки и кадочки, и еще огромная бочка с остатками солений.
Разведчик, наряженный на этот пост, совершенно не понимал, для чего торчит и как здесь может появиться женщина, которую ищут. Однако он безоговорочно верил «Трубке», коего опекали либо бог, либо черт, а может статься, и оба вместе. И выходило: раз поставил, значит, для чего-нибудь да надо. Потому он с напряженным вниманием вслушивался в звуки двора, понимая, что это единственное место, со стороны которого могла появиться княжна.
Но целый час бесполезного топтания утомил бойца, и он заметно успокоился, перестал напрягать слух и зрение и даже позволил себе войти в погреб и присесть на какой-то ящик.
Отдохнув немного, подошел к кадушечке, отвязал от пояса котелок и, достав из-за голенища алюминиевую ложку, начерпал в посудину белой с желтым капусты.
Потом снова опустился на ящичек и, поставив винтовку меж ног, принялся за свой случайный завтрак.
Покончив с едой, тщательно вытер клочком сена котелок и ложку, вернул их на место, на пояс и за сапог, и снова присел. Но тут же поднялся: хотелось спать и, не дай бог, коли грех случится на посту.
Тогда он перекинул винтовку за плечо, прислонился к косяку открытой двери и застыл — весь внимание. Однако ничего подозрительного не было видно и слышно, и он стал думать о доме, о жене, как она там одна, не путается ли с кем, — одним словом, поступал так, как поступают в его положении девять солдат из десяти.
Внезапно откачнулся от косяка, привычным движением сбросил винтовку с плеча на руки, — ему показалось, что за спиной, в мутной глубине погреба, что-то плеснуло и кто-то застонал.
Он резко повернулся к кадушкам — и в потрясении выставил штык вперед.
Из-за края самой большой бочки виднелась голова женщины, безумно усталые глаза были широко открыты, и что-то невнятно шептали губы.
Он кинулся к ней, не зная, что делать, стал колом и тут же с трудом различил слова:
— Звезда… это звезда… господи…
Женщина вдруг засмеялась, пробормотала, как видно, в забытьи: «Нет, я всю жизнь провела в Вологде» и покачнулась. Но тут же поднялась в полный рост, перевалилась через край бочки и упала на прохладный глиняный пол. Мокрое платье облепило ее ладную фигурку и было все покрыто белой пеной рассола.
Боец счастливо ахнул, уразумев, что это она, та самая женщина, которую ищут, глубоко вздохнул, бросился было к ней, но тут же вскинул к балкам погреба оружие и трижды весело выстрелил в потолок.
Вострецов, сидевший на крыльце флигеля (он разослал разведчиков во все ближние дома — может, там кто-нибудь видел княжну, или, на худой конец, знает о ней), услышав выстрелы, мгновенно вскочил и кинулся в погреб.
Вбежал туда и различил часового, который держал на руках женщину, а с нее текла, как показалось, вода. Урусова была без сознания и молчала, крепко сжав зубы.
Вострецов в два прыжка очутился рядом с часовым, заметил в мертво сжатой руке княжны пистолет, покосился на черные косы, тяжело обвившие горло женщины, и задал единственный вопрос, который сейчас имел значение:
— Жива?
— Жилая! — широко улыбнулся разведчик, тотчас выдавая этим словечком свои уральские корни. Красноармеец гордился, что разведка исполнила приказ и нашла эту, несомненно важную, женщину, и что некая заслуга в том принадлежит ему, и что он держит ее на руках, а это тоже очень прилично и приятно.
Урусову тотчас вынесли на воздух, позвали Веру Львовну, велели срочно помочь княжне, и хозяйка распорядилась, чтобы пострадавшую унесли в ванную комнату. Степан Сергеевич попросил к тому же Льва Львовича сбегать к врачу, что поближе, и в тот же миг вести сюда, а не пожелает, так притащить его, сукина сына, под ружьем!
