сильнее. И не путайся под ногами, ради святых!»
В сумерки, перед уходом, пошвыряли мы в немцев весь запас гранат и без проволочек — к себе.
Корякин полез в карман гимнастерки, достал аккуратно сложенные бумажки, покопался в них и подал одну комбригу.
— Что это? — спросил Вахрамеев.
— А почитайте. Документ.
Николай Иванович не стал возражать и пробежал клочок газеты глазами.
На берегу болота Тируль, около Риги, произошла значительная стычка разведывательных отрядов.
На остальном Западном фронте ничего существенного.
На берегу Черного моря русские захватили пленных.
У Гюмюш-Хана русские прорвали сторожевое охранение.
В Персии русские теснят противника. Захвачены пленные, орудие и верблюжий транспорт».
— Ну и что? — спросил Вахрамеев, еще раз взглянув на депешу, датированную двенадцатым сентября 1916 года.
— Как — что?! — огорчился Корякин. — Так это же о нас со Степаном. Вот глядите — «на берегу болота Тируль».
— А-а… Да-да… — поспешил исправиться краском, возвращая бойцу лоскут газеты. — Ну, а каков он в политике, Вострецов? Верно ли, что был Степан Сергеевич председатель коммуны и член сельского Совета?
— Был. Однако белосолдаты его загребли, в Бирск, а то и в Уфу отправили. Дай бог, чтоб живой остался.
— Живой! — сообщил Вахрамеев. — А вам моя благодарность, товарищ Корякин, за ваш впечатляющий рассказ. Можете быть свободны.
Комбриг поспешил на гауптвахту и вместе с Вострецовым возвратился в штаб.
Предложив офицеру кисет, сказал с живой искренностью:
— Мы все проверили. Поздравляю с назначением на должность.
Прапорщик поднялся со скамьи, вопросительно взглянул на Вахрамеева.
— Утверждаю вас помощником командира роты во 2-й Петроградский полк. В тот самый, который… вас, кажется, хотел расстрелять. Не сердитесь на них, они не злодеи, но — бои, предательство, выстрелы в спину… Согласитесь, окопы не учат хорошим манерам.
Помолчав, уточнил:
— Это рота бывшего штабс-капитана Лыкова. Второй батальон полка. Вы непременно найдете общий язык.
Николай Иванович примостился к столу, написал приказ о назначении, поставил дату — «23 ноября 1918-го года». Подавая бумагу, рассмеялся:
— Во второй раз полк сыщете, надеюсь, без труда. Желаю вам успехов, товарищ!
Вострецов откозырял, направился к двери, но вдруг остановился, повернулся, и по горнице прокатился его могучий бас:
— Благодарствую за доверие. Честь имею кланяться.
ГЛАВА 2
ДАЕШЬ УРАЛ!
Поздно вечером семнадцатого декабря 1918 года 2-й Петроградский полк подошел к Бирску и в полной тишине изготовился к атаке.
Бригада еще двенадцатого декабря получила директиву командарма-5 обойти Уфу с севера, взять Бирск и оказаться в тылу Войцеховского, прикрывавшего столицу губернии.
Близился Новый год, и всякому бойцу — и белому, и красному — хотелось встретить его в тепле и, хорошо бы, в почете.
Степан Вострецов вполне знал свой уездный город: случалось, он добирался до него в былые годы на попутных барже или буксире. По прямой от Казанцева до Бирска было, пожалуй, что-нибудь около тридцати верст, но река в этих местах сильно петляла, отчего дорога вырастала чуть не вдвое.
Бирск громоздился на вершине и склонах увала, близ впадения быстрой Бири в Белую. От низменной береговой полосы гора, изрезанная глубокими оврагами, круто лезет вверх.
Вглядываясь воспаленными, глубоко посаженными глазами в черную глыбу города и намечая путь на адскую ту высоту, Вострецов думал почти одновременно о многом. Он понимал: все двести глаз роты устремлены теперь на него, и каждый боец желает угадать душу новичка: можно ли верить вчерашнему офицеру, и не трус ли он, и понимает ли пехотинца в бою? Кто он? Что он? Чей?
Взводы уже знали: за спиной помкомроты остались годы войны. Но понимали и другое: война у разных людей совсем не одно и то же. Один ухитряется всю кампанию проскрипеть пером или здравствовать при каптерке, начальствуя и при случае наживая капитал, а то и того проще — орудуя ножницами и утюгами в офицерской швальне, где даже пушек не слыхать. Другой — всякий божий день кладет голову на кон: марширует, порой без сил, долбит землю лопатой, палит, схватывается врукопашную, скрипит зубами в госпиталях, и многое прочее и подобное.
Вострецов лишь несколько недель фронта ковал коней при штабе 6-го корпуса. Как-то, подшивая подковы кобыле начальника штаба, обратился к хозяину:
— Немалую просьбу имею, господин генерал.
— Слушаю, голубчик.
— Отечество с немцем в поле сошлось, а я коням хвосты кручу.
Штабник нахмурился, пожал плечами.
— Чем до войны хлеб добывал?
— В кузне спину ломал. Это так.
— Как же хочешь, чтоб отпустил? А ковачом — портного сюда?
— Понимаю, ваше превосходительство. Однако и меня поймите.
— То есть?
— Воевать желаю. Много наград отечеству заслужу.
— А ты, братец, самонадеян зело. Пуля чинов не разбирает, однако рядовым вдвое достается.
— Это знаю. Но бояться смерти — на свете не жить.
— Фамилия?
— Вострецов.
— Вполне подходит. Остер.
Генерал с головы до ног обозрел могучего кузнеца, взглянул в его глубокие жесткие глаза — и внезапно согласился.
— Добро, голубчик. Иные, случается, с фронта в тыл норовят. Известно: не все те мужики, кто в штанах ходит. А ты, вижу, умница. Что ж — с богом. Я прикажу.
Прохаживая подкованную кобылицу близ кузни, заметил:
— Не отличишься ничем — назад не возьму.
— Отличусь. Я, ваше превосходительство, на железе рос. Слов зря не бросаю.
На линиях боя Вострецова заметили почти тотчас. Он сам вызывался ходить в разведки; на биваках, когда все валились с ног после марша, стоял на часах; в рукопашных схватках его ладная фигура мелькала обычно в самом пекле огня. В свободные минуты, которых так мало на фронте и которые обычно используют для сна, вчерашний кузнец листал книги русских и немецких генералов, позаимствованные у ротного начальника, или разбирал и собирал пулемет.
