Вот.
Иногда браки заканчиваются именно так.
— Я только измерю давление, дайте руку, пожалуйста. Ой, ой, какие плохие сосуды, покажите другую, пожалуйста.
При чем тут сосуды, это ведь просто синяк. Первый, второй, третий…
— Я прямо вылитая птица киви. Которая не умеет летать.
— Не говори глупостей, даже курицу можно заставить летать.
— Если угрожать ей топором.
— Я бы выпила бульона. — Буба лежала на Розиной оттоманке и наблюдала за Басей.
— Могу приготовить «Горячую кружку». А вы, девчонки, хотите?
— Спасибо тебе большое. Я имела в виду бульон из овощей, а не глобалистскую отраву.
— Я вселяюсь в Юлину однокомнатную. Страшно дешево, хотя там, наверно, тараканы. Завтра же поеду за вещами. Первое слушание на следующей неделе.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— Ты даже не знаешь, может, это ошибка, мимолетное увлечение…
— Роза! Я ухожу!
— Никуда ты не пойдешь, неделю носа на улицу не высовывала и сейчас с места не тронешься. Только, по-моему, это нечестно — не сказать ему, даже не позвонить, не попытаться объясниться.
— Вы что, не понимаете? У меня нет выхода.
— Люди делятся на две группы, одни не видят выхода, а другие видят табличку «вход воспрещен».
— Буба, золотко, тебе легко говорить. Спасибо, конечно, что ты так в нас верила… только ты понятия не имеешь, что такое потерять все. Понимаешь, все!
— А ты не говори мне, что у тебя выхода нет! Выход всегда есть! Налево или направо, вверх или вниз, на север или на юг… Можешь бежать, можешь идти… Даже если тебя разбил паралич, остается возможность выбора заснуть или проснуться, думать о том или об этом! Не говори, что у тебя нет выхода, тут-то и сидит дьявол!
— В моих рассуждениях?
— Нет, в безвыходности.
— А не пора ли тебе упорядочить свою жизнь? Долго еще ты собираешься тянуть?
Роза подает мне чай в кружке. Жалко, не бульон. Я отпиваю немного: чай нельзя пить из кружек, чай требует тонкого фарфора, стаканов тонкого стекла или китайских пиал. Роза пьет кофе, потому-то у нее дома одни кружки, она понятия не имеет о том, что в сосуде с толстыми стенками чай умирает.
— Мне? — смеюсь я. — Я свою жизнь обустрою, за меня не беспокойся. Уложу все в отменном порядке, словно дрова в костре… Не помню, чьи это стихи. Может, ты, Баська, знаешь?
Роза ушла в ванную, ей снова нехорошо. Еще чуть-чуть — и будет заметно, надо быстро принимать решение. Зря она отдала отложенные три тысячи ксендзу Енджею, тронула неприкосновенные сбережения. Какое ей дело до его очередного больного, которому нужна пересадка? Что, у бедолаги нет семьи? Хотя, в сущности, она знала, зачем дала: чтобы улучшить самочувствие, чтобы отодвинуть от себя подальше все эти болячки, недомогания, заботы, неприятности.
Придется открывать кубышку. У нее есть выход. Или — или. Десять недель, время еще есть, это еще не ребенок, а только слегка разросшаяся пара клеток. Она найдет врача, никому ничего не скажет (никто и не догадается), не будет перекладывать ответственность на чужие плечи, сама примет решение. Сама. Нечего мучить Себастьяна. Жаль, ничего нельзя сказать Басе, Бубе или Юлии. Одна как перст, рассчитывать не на кого, и Себастьяна не будет рядом, когда она будет избавляться от их ребенка… А жаль. Она убьет их дитя… Нет, хорошо, что Себастьян не узнает. Да это и не ребенок вовсе, ручки и ножки еще не сформированы (или сформированы?!) это всего лишь зародыш, вроде куриного яйца.
Роза нагнулась над унитазом, и ее вытошнило. Когда спазмы желудка прекратились, ее спины мягко коснулось полотенце.
— И давно ты беременна? — спросила Буба.
Роза опустилась на стульчак и разревелась.
Пани Марта волновалась. Ксендз Енджей быстро терял зрение. А что он сегодня устроил в костеле! Просто ни в какие ворота не лезет.
Все шло нормально до тех пор, пока он не произнес:
— И то, что Господь соединил, человек разъединить не может!
Он думал, что венчает! Не видел ни гроба, ни провожавших! То есть ничего не видел! Только оглянулся назад и шепнул министранту,[11] она стояла рядом и хорошо все слышала:
— А где жена? Я не совсем хорошо вижу…
Она тогда не сразу и сообразила, что он спрашивает о невесте, думала — о вдове.
Она показала пальцем, а ксендз Енджей недоуменно прошептал:
— А почему она в черном?
— Это же вдова!
— И что, сразу свадьба?
— Это похороны! — Чьи?
— Ее мужа, — удивленно проговорила Марта. Органист усмехнулся себе в усы.
— А-а-а-а, тогда ясно, почему в черном. А то стою и думаю: что-то я упустил.
Конечно, упустил. Такой был рассеянный, не приведи Бог. Еще и брякнул:
— Как быстро меняется мода… И в ушах у нее зазвучали слова:
— Простимся же с братом нашим Анзельмом и супругой его…
Она чуть в обморок не грохнулась. А ксендз Енджей закончил:
— Возрадуемся же…
Она никогда так не потела.
Ну как разговаривать с этим человеком? Мало того, что не видит, так и живет будто на луне. Две недели всего осталось, а еще целых восьмидесяти тысяч не хватает. Чудо, если удастся собрать всю сумму. Вообще-то ксендз должен смиренно принимать волю Господа. А может, этой девушке предначертана ранняя смерть?
Пани Марта вытерла глаза.
Порой приходится примириться с несправедливостью…
А если ксендз Енджей совсем ослепнет, какая судьба ожидает ее? Как уговорить его сходить к окулисту?
Она улыбнулась. Смешная месса получилась. В театре зрители ухохотались бы. Только храм Божий — не театр. Какое счастье, что народу было мало и никто ничего не заметил.
А вдруг это уже маразм?
Не может быть. Ксендз Енджей еще совсем не старый.
— Кшись, можно?
Рыжая голова Бубы в дверях кабинета изумила Кшиштофа больше, чем премия, полученная за рекламную кампанию. А денежки были немаленькие. В среду в городе появятся плакаты, в четверг начнется телевизионная кампания.
— Случилось что-нибудь?
Какая-то Буба сегодня не такая — тихонько проникла внутрь, бесшумно закрыла за собой дверь.
— Ты в курсе, что в среду у них слушается дело о разводе?
— Буба! — Кшиштоф старался не сердиться, хотя терпеть не мог, когда совали нос в чужие дела.
