Почему моя дочь так далека от меня? Ведь я знаю о жизни все, я бы рассказала ей столько важного… если бы она пожелала меня выслушать. Кроме меня у нее никого нет, случись что, кому она будет нужна? Если ей тяжело, то мне в тысячу раз тяжелее, если она страдает, я умираю от боли, если плачет, мне в глаза словно соли насыпали.
Что же произошло? Чего я не сказала, не сделала, чему ее не научила, от чего не предостерегла? Почему она несчастлива?
Порой человек обманывается в своих чувствах. Она же не виновата, что ей попался негодяй. Надо взять себя в руки, нечего оплакивать неудавшийся роман. То был всего лишь урок, многому можно научиться. А я могу тебе помочь, доченька, помочь справиться с этой болью, с одиночеством, надо всего лишь поговорить. Откровенно поговорить.
Я тоже очень страдала, когда твой отец уходил, но он дал мне самое ценное в этой жизни. Тебя.
Не лезь на рожон, не увлекайся, будь осторожней, сосредоточься на работе, приди в себя, забудь на время о любви. Тебе необходимо повзрослеть, ты еще пока не понимаешь, что важно, а что — нет. Ну куда ты опять убегаешь?
Ты снова совершаешь ошибку. Я-то знаю, что такое одинокие дни и ночи, когда все хорошее так и встает перед глазами и вдруг осознаешь:
Милая, перед тобой вся жизнь, у тебя все будет хорошо, я верю в это. Но я до смерти беспокоюсь за тебя.
Где ты?
Что ты делаешь? О чем думаешь?
Когда уходил твой отец, я хотела умереть. Я не умерла только потому, что рядом была ты.
Но у тебя-то никого нет.
Боже милосердный, лишь бы ничего не случилось.
Почему ты не снимаешь трубку? Уже так поздно…
— Ну что вас на такие ужасы потянуло? — Розе было нехорошо. — Почему мы не можем поговорить о чем-то нормальном?
При одной только мысли о болезнях Розу бросало в дрожь, а они вцепились в эту тему надолго. И никто не обращал на нее внимания.
— С другой стороны, это просто здорово. Только представь себе: определенная энергетическая модель существует, и ее можно… пересадить пациенту, что ли. Если материя всего-навсего сгусток энергии, все возможно. Мы еще так мало знаем.
— На что мне излишнее знание, Себастьян? Розу подташнивало (это все пицца, точно), но в ванной засел Кшиштоф со своим запятнанным свитером.
— Вы только подумайте: некоторые звезды давно погасли, но их свет продолжает нестись в пространстве и является основой для астрофизических наблюдений. Нам светят давно умершие звезды, но, сколько ни смотри на небо, их не отличить от живых, для нас они все…
— Буба в философском настроении.
— Себастьян, ты же сам первый заговорил на эту тему.
— Я только спросил, как мы поступим с просьбой Енджея. Я его встретил на Рыночной площади, они ужасно торопятся, жаль, что тебя не было, когда он все это мне рассказывал. Как будто стремился отца родного спасти.
Кшиштоф сидел на краю ванны и замывал красное пятно на свитере. Он был зол на Петра и на Бубу. И в дружбе существуют определенные границы. Сейчас, сейчас… Звезды… Буба красиво об этом сказала, ее только и слушать из-за закрытых дверей…
Кшиштоф скомкал свитер, бросил в кучу приготовленных для стирки вещей, накинул на плечи рубаху и вышел из ванной.
Тотчас туда, едва не оттолкнув его, вихрем ворвалась Роза.
— Ничего не происходит беспричинно, Себек, на это вся надежда. — Слово опять взяла Буба.
Он не понимал, о чем они говорят, и внезапно разозлился.
Это Бубе ничего о нем не известно. А он знает достаточно много о беспричинности, о случайностях, разбивающих жизнь, о бессмысленных происшествиях, не приносящих ничего хорошего.
Кшиштоф прислонился к двери и посмотрел Бубе в глаза.
— Не хотелось бы говорить грубости, но задам прямой вопрос: ты притворяешься или правда дура? Неужели ты думаешь, что все в мире так просто и что все можно объяснить с кондачка, без понимания предмета, без глубокого знания, которым мы не овладеем никогда? Говорит Буба, прячьтесь, ученые, бросьте свои ненужные исследования, многолетние наблюдения над явлениями природы, у Бубы есть ответы на все вопросы, сразу же, в одно мгновение, она знает все решения, развеет любое сомнение, и к тому же — внимание, внимание! — она непогрешима! Тогда объясни мне, в чем смысл землетрясения, в котором гибнут тысячи людей?
— Не знаю, Кшись. Может, в том, чтобы перестать играть в мужские игры, проводить атомные испытания под землей и под водой под предлогом, что это безопасно, благо ничего не видно и не слышно!
— Тогда иди и расскажи об этом миллионам людей, потерявших близких, иди к матери, которая через пять дней не смогла узнать своих детей, потому что тела слишком быстро разлагались, иди и скажи это детям, которые больше никогда не узнают тепла материнских рук!
Кшиштоф сел и замолчал.
Впервые он так разошелся, и в первый раз их традиционная пятница как-то не задалась.
Чего он так разорался на Бубу? Все должно было пройти спокойно: выпили бы, развеселились, просватали Юлечку… На кой черт понадобилось болтать о каких-то чуждых им катастрофах?
— А я все равно верю: чем больше страдания — тем больше потребность в любви и надежде. Впрочем, обо всем этом ты, Кшись, не имеешь ни малейшего представления, и спорить с тобой на эту тему бессмысленно.
Молчали все, даже Петр не пожелал вмешаться.
Их первая крупная стычка.
— Бубочка. — Его голос, казалось, так и сочился иронией, а уменьшительное имя это только подчеркивало. — Сейчас ты мне скажешь, что твоя самая большая мечта — мир во всем мире и братство народов. И чтобы все были счастливы! Ой, не могу, держите меня!
— Нет, Кшись, — отозвалась Буба на полном серьезе, — моя самая большая мечта — иметь много денег. Опять я тебя разочаровала. Прости.
— Что ты теперь обо мне подумаешь? Юлия даже покраснела от стыда, задав этот дурацкий вопрос. Какая банальность! Она ведь уже взрослая и сама себе хозяйка. Даже в самых невероятных мечтах она и предположить не могла, что окажется в постели с незнакомым мужчиной. Лежа в тепле рядом с Романом, закинув ногу ему на живот, Юлия всматривалась в незаконченную работу на подрамнике (картина ей что-то напоминала, только она не знала что) и радовалась, что они очутились у него, а не у нее. Чердак был самым прекрасным местом на свете, тут так чудесно пахло скипидаром, и все пути вели именно сюда, в его объятия, здесь был и Рим, и Эдем, и пристань, и порт, и лесная хижина, и надежда.
— Я не думаю, я тебя люблю, — произнес Роман. — Знаю, по-твоему, рановато строить планы… только я бы хотел, чтобы ты осталась здесь навсегда.
— Ты же меня не знаешь, Роман. Совсем не знаешь.
— У меня масса времени, чтобы познакомиться с тобой поближе, и из этой массы я не собираюсь терять ни минуты. Довольно я жил впустую.
Он перебирал ее волосы. Как хорошо, что она не поддалась моде и не постриглась. Волосы были живые, они, казалось, чувствовали его прикосновения.
Всю жизнь она приближалась к нему, летела к нему из Лондона на «Боинге-737», ехала на поездах, автобусах и трамваях, шла пешком.
