– Ничего.
– Хочешь, я с тобой посижу?
Мне бы следовало от удивления перевернуться (как в гробу), но я не шелохнулась.
– Нет, спасибо.
– Ты не хочешь поговорить?
– Нет, – ответила я, но все-таки сползла с кровати. Тося подала мне халат.
– Тебе надо лежать.
– Я вспомнила, что не достала мясо на завтра. Оно в морозильнике.
– А почему ты не скажешь мне?
– Ты не знаешь какое. – Я надела халат и поплелась на кухню.
У меня немного кружилась голова. Кошки – во дворе, вместо того чтобы лежать на мне и вытягивать болезнь.
Живые кошачьи шкурки, мне бы они, несомненно, помогли.
Тося обогнала меня и остановилась перед холодильником.
– С тобой так всегда, мама. Захочешь тебе помочь – так нельзя. Почему ты со мной не разговариваешь? Ты обижена на меня, да? Я чувствую! Что все из-за меня, конечно. И Адам наверняка рассказал тебе про то письмо, ты поэтому и не хочешь со мной разговаривать. —
Тося неожиданно расплакалась, а я села на стул, потому что все-таки у меня сильная слабость.
– Про какое письмо? – еле слышно спросила я, у меня не было сил ругаться с дочерью.
– Не притворяйся! – крикнула Тося сквозь слезы. – Не притворяйся! Ты такая же лживая, как отец! Он тоже обманывает! Йоля поехала в Краков, и они там строят дом! Вместе!
– Это же хорошо, – сказала я, но мозги по-прежнему отказывались работать.
– Чего же хорошего? – Тося села рядом со мной и спрятала лицо в ладонях. – Я думала, что он хочет вернуться к тебе, а он просто поссорился со своей женой! Я хотела как лучше…
Я подняла руку и притронулась к Тосиным волосам. Как замечательно, что она их уже не красит, какой у них чудесный мышиный оттенок, и какие у нее красивые глаза!
– Не переживай, Тосенька, каждый может ошибиться… Я так счастлива, что дедушка с бабушкой снова вместе… Но такое случается очень редко… Мы с отцом действительно больше не любим друг друга. И хотя семья важнее всего, – я воспользовалась тем, что дочь, наверное, первый раз в жизни не перебивала меня, – это такой организм, в котором должны быть любовь, привязанность, уважение или дружба. В противном случае это всего лишь основная ячейка общества. У нас с отцом есть ты, но ребенок не может быть тем единственным, что связывает семью. Ребенок нуждается в чем-то большем, он должен чувствовать, что между родителями существует хотя бы симпатия, потому что иначе просто можно сойти с ума.
Тося подняла заплаканные глаза и посмотрела на меня с полным пониманием впервые за последние месяцы.
– Ты хочешь яичницу? – спросила она с надеждой. – Я бы не прочь…
– Пожарь, – сказала я, хотя при мысли о яичнице меня начало мутить. – Я съем немного.
Тося достала из холодильника яйца пани Стаси. Поставила сковородку на плиту, положила кусочек масла, а потом вбила одно яйцо, второе, третье.
– Тосенька, – осторожно заметила я, – столько я не съем.
– А я съем, я голодная. – Тося не обратила внимания, что я назвала ее детским уменьшительным именем, чего она абсолютно не выносит.
Четвертое, пятое, шестое яйцо.
– Тося! Ты вбила шесть штук!
– Тебе что, жалко, да?
Тося схватилась за металлическую ложку, но, заметив мой взгляд, взяла деревянную, посолила, поперчила, покрошила сыр с плесенью, все перемешала. Яичница пахла изумительно. Тося поставила сковородку на стол, подала тарелки. Я положила себе самую малость. Дочь стала есть прямо со сковородки.
– Тося, тебе плохо не будет? – спросила я, видя, что она думает о чем-то другом.
– Не будет, – ответила моя дочь, – Ты не сердишься на меня?
Я сделала глубокий вдох.
– Нет. Дочери делают глупости. Но матери должны их все равно любить.
– А ты любишь меня, потому что должна или хочешь?
– Я тебя просто люблю, – ответила я. Тося улыбнулась и снова принялась за еду.
– Тося, шесть яиц!
