холодной воде полотенцем по его обнаженной груди.
Почувствовав на себе его взгляд, она вздрогнула.
– Ты все еще здесь, – выговорил он слабым голосом.
– Я дала вам честное слово, – отозвалась она, на мгновение замерев.
Он собрался с силами и схватил ее за руку.
– Ты сдержала слово, данное мятежнику? – удивился он.
– Мое слово, сэр, свято и не имеет значения, кому оно дано.
По лицу Дэниела медленно расплылась улыбка.
– Благодарю вас, миссис Майклсон. Вы, возможно, спасли мне жизнь.
Она встала, и он с сожалением выпустил ее руку.
– Что значит «возможно»?! Нет ни малейшего сомнения в том, что я спасла вам жизнь! Вы сгорали от жара. Но теперь, кажется, лихорадка вас отпустила. Сейчас я дам вам попить, потом принесу что-нибудь поесть, а как только снова стемнеет, вы уйдете…
Келли налила большой стакан воды из кувшина, стоявшего на столике у кровати. Дэниелу вдруг показалось, что вкуснее он ничего в жизни не пробовал. Боже, как же хорошо!
Она взяла у него пустой стакан.
– Теперь, полковник, отдохните, а я принесу вам супа. Но предупреждаю, хотя я сдержала свое слово, это ничего не меняет, вы мой враг. И я хочу, чтобы вы ушли.
«Так, значит, битва возобновилась», – подумал Камерон.
В ее глазах появился серебристый блеск – прекрасный, завораживающий, но предупреждающий о том, что с ней придется считаться.
Он нахмурился и снова поймал ее за руку.
– Ты, кажется, сказала «когда снова стемнеет»?
– Да, полковник. Вы то приходили в себя, то вновь теряли сознание в течение почти сорока восьми часов.
Двое суток! Он потерял целых два дня!
А она не побежала к янки, хотя поблизости наверняка стоит немало частей северян.
Из-за того, что дала слово?
Один раз, очнувшись, он подумал, что она намеревается зарубить его саблей… И вот надо же… Благодаря ей он остался жив, но она по-прежнему считает его врагом.
– Мне надо встать, – сказал он и решительно взялся за край простыни.
– Нет! – встревоженно воскликнула она. – Подождите, полковник! – Она смущенно потупила взор.
– Но почему?
– Потому что под простыней на вас ничего нет.
Дэниел, утратив дар речи, ошеломленно взглянул ей в глаза.
– Видите ли, полковник, – вздохнула Келли, – мне пришлось охлаждать все ваше тело. Иначе вы бы не справились с лихорадкой.
– Значит, вы раздели меня догола?
– Ведите себя прилично, полковник, – надменно подняв брови, проговорила она ледяным тоном. – У меня просто не было выбора.
– А что с моей одеждой?
– Ваш мундир был в грязи и крови. – Она усмехнулась. – Я его сожгла. Примите мои соболезнования, но поверьте, его нельзя было спасти.
– Нельзя спасти?!
– Так же, как и ваше безнадежное «правое дело», полковник Камерон.
– Наше безнадежное «правое дело»? Пока что, кажется, мятежники держат за глотку вас, янки.
– Но вам не суждено победить.
– Лично мне, мэм, суждено, – хмыкнул он.
– В таком случае слава Богу, что исход войны не зависит от одного человека.
Келли говорила весьма убедительно. «Может быть, она права и я действительно веду себя неприлично?» – подумал Камерон.
Он улыбнулся, представив, как сейчас схватит девушку в охапку и повалит рядом с собой: не стоит раздевать догола мужчину, который так долго пробыл на войне.
Но он, конечно, не сделает этого. Да и, по правде говоря, совсем не уверен, что у него хватило бы сил повалить ее на постель.
– Что с вами, полковник? – деланно встревожилась вдруг Келли. – Что-то вы побледнели. – Прекрасные серые глаза сияли самодовольством.
