времени. Лампы 1930-х годов, судя по настенным выключателям из бакелита, напоминающим рождественский пудинг с изюмом. Из стен даже торчат газовые рожки, которые некогда обеспечивали освещение. Сестры Оукли попросту продолжают жить в доме, полученном от родителей, смахивая с чего-то пыль, узнавая время по золоченым часам на каминной полке, закрывая на ночь вылинявшие бархатные шторы с побитой молью подкладкой, а утром открывая.
Маркби с болью припомнил прежние неприятные ощущения. В детстве его приводили именно в эту комнату. Он боялся ее не в последнюю очередь из-за присутствия еще живого старого мистера Оукли. Маленькому Алану он казался настоящим Мафусаилом. По оценке нынешнего взрослого Алана, ему тогда было примерно столько же, сколько сейчас его дочерям, — за восемьдесят. Он был инвалидом, прикованным к креслу, стоявшему рядом со старым газовым камином. И сейчас камин включен, но на самую малую мощность, чуть светится. Известно, что такие же установлены во всех других комнатах. Больше никакого отопления. Свет зажигается, когда в комнату входят, и выключается, когда уходят. Слабые лампочки и обогреватели не разгоняют царящего в доме мрака. Мрак тоже хорошо помнится.
Хотя старый мистер Оукли жался к огню, его ноги всегда были укутаны ярким вязаным одеялом. Спина согнулась так, что с первого взгляда виднелась только лысая розовая макушка. Руки неподвижно лежали на подлокотниках инвалидного кресла, испещренные коричневыми пятнами, как птичьи лапки. На каждого, кто к нему подходил, он бросал взгляд из-под белых густых бровей, что особенно запомнилось Алану. Запомнился страх, который внушал этот старческий взгляд. В нем никогда не было даже признака теплоты. Ни приветливости, ни добродушия, ни ласки к ребенку, только глухой гнев на предательский обман, испытанный в жизни. Старик заполнял собой всю комнату. Даже в детстве Алан понимал, что он правит домом. Пожалуй, его гнетущее присутствие ощущается даже сейчас.
Сестры приняли соболезнования без особых эмоций. Маркби объяснил, что в данный момент руководит неизбежным расследованием. На это они отреагировали — заметно расслабились. У него сжалось сердце. Если Старушки думают, будто его участие облегчит дело, то сильно ошибаются.
— Должен предупредить, — сказал он, — руководство могут перепоручить кому-то другому. Я… э-э-э… виделся с вашим кузеном, и Мередит несколько раз с ним встречалась. Поэтому я нахожусь в довольно щекотливом положении.
— Ах, понятно, — кивнула Дамарис. — Естественно, нам бы хотелось, чтобы ты вел следствие. Нам было бы гораздо спокойнее, правда, Флоренс?
— Конечно, — подтвердила Флоренс. — Знаешь, я его не видела перед отправкой в больницу. Мне Дамарис рассказывала. Пожалуй, хорошо, что не видела… в таком состоянии. Хотя сестре пришлось возиться одной… лучше б она позволила мне спуститься.
— Ты ничем не могла бы помочь, дорогая, — сказала Дамарис Оукли.
Маркби прокашлялся.
— Прошу прощения, должен задать вам несколько вопросов. Об этом и о многом другом вас еще будут спрашивать другие офицеры полиции. Вы наверняка считаете, что мне не следовало бы беспокоить вас в такую минуту, однако, к сожалению, полицейский не может считаться с человеческими переживаниями.
— Да мы понимаем, — твердо сказала Дамарис. — Ты делаешь свое дело, а наше дело тебе помогать. Спрашивай, Алан.
— Когда вы впервые узнали о существовании Яна Оукли?
— Примерно полгода назад. — Дамарис взглянула на сестру, которая кивнула. — Никому ничего не рассказывали. Тебе это покажется странным, но могу объяснить. Понимаешь, он потомок деда Уильяма.
— Наш дед был страшным человеком, — неожиданно вмешалась Флоренс. — Многие его считали убийцей. Его обвиняли в убийстве жены, а потом оправдали. — Голос тонкий, нервный. Она подалась вперед, подчеркивая свои слова, потом вдруг откинулась назад и порозовела, будто ее поймали на неприличном поступке.
Маркби понял, что, по ее понятиям, она действительно переступила черту, заговорив с ним, посторонним, о семейной тайне. Дамарис подтвердила догадку.
— Правда, — спокойно сказала старшая сестра. — Нынче это трудно понять. Деда Уильяма вычеркнули из семейной памяти. Теперь было бы иначе. Теперь сказали бы — ну и плевать. Теперь человек вроде нашего деда продал бы историю желтой прессе. А в наше время было недопустимо публично перемывать грязное белье. Имя нашего деда никогда в этом доме не упоминалось. Его портрет был спрятан в чулане. Мы не смели о нем расспрашивать.
— Тогда, — с любопытством спросил суперинтендент, — откуда вы узнали о нем и о предполагаемом преступлении?
— От других людей, не от родителей, — ответила Дамарис. — Рано или поздно кто-нибудь обязательно приносит дурные вести.
Правда, мысленно согласился Алан. Дурные вести всегда разносятся легче хороших.
— Ян сам напросился или вы его пригласили?
— Мы его точно не приглашали! — возмущенным хором объявили сестры.
— Он просто написал, что хочет приехать, — продолжала Дамарис. — Мы ответили, что обе стары, дом не годится для молодого мужчины, ему будет неудобно. Он не обратил никакого внимания. Совсем невоспитанный, ничего не понимает. Прислал другое письмо: не волнуйтесь, он никаких хлопот не доставит. Ха!..
— Там еще говорилось, — добавила Флоренс, — о его корнях, как он их себе представляет, о желании увидеть фамильный дом… Это не его фамильный дом, а наш.
— И он взял и приехал, — подхватила Дамарис. — Пришлось принять. Не хотелось выказывать предубеждение. В любом случае было ясно, что у него совсем мало денег, а мы не могли оплачивать номер в гостинице. Без того было трудно договориться об ужинах с миссис Форбс. Мы скрестили пальцы, понадеявшись, что он окажется лучше, чем предполагалось. Нечего и говорить, что надежды не оправдались. Он был вульгарным до омерзения. Все время называл меня «дорогой кузиной», без конца говорил, как рад видеть старый дом. Толковал о завещании, якобы составленном нашим дедом. Знаю, Лора тебе об этом рассказывала. Хотел получить половину денег, которую мы выручили бы от продажи. У него ни на что нет никакого права! — Глаза ее вспыхнули гневом.
— Значит, он вам не понравился и причинял неприятности, — заключил Маркби с тяжелым сердцем. — Угрожал…
— Мы очень сильно его невзлюбили, и он причинял неприятности с той минуты, как мы о нем услышали. Хотя, — добавила Дамарис с неожиданной ноткой юмора, — мы его в гроб не вгоняли.
Маркби пропустил это мимо ушей и продолжил:
— Видимо, причина смерти — отравление. В данный момент никто не подозревает ничего другого, кроме несчастного случая. Тем не менее необходимо найти источник. Возможно, придется обыскивать дом.
Обе старые женщины замерли.
— Чем он отравился, Алан? — спросила дрожащим голосом Флоренс.
— Пока неизвестно. Доктор Пейнтер проводит анализы. Поэтому мы вас просим пока ничего никому не рассказывать.
— Мы и не собираемся! — сухо отрезала Дамарис.
— Нельзя ли заглянуть к нему в комнату? — обратился к ней Маркби.
— Пожалуйста. Провожу тебя в башню.
— Я здесь останусь, — сказала Флоренс. — Не люблю ту комнату. Никогда туда не захожу. Знаешь, там умерла наша бабушка, бедная Кора.
Маркби, уже направившись к двери, удивленно оглянулся:
— Кора Оукли? Это была ее комната?
— Да. Говорят, там живет ее призрак. Правда, там всегда жуткий холод. Но мы, конечно, никаких привидений не видели.
— Конечно… — слабо вымолвил Маркби.
И проследовал за Дамарис по старой скрипучей лестнице, старательно оглядываясь по сторонам.
