делам, Кэтрин отправлялась туда, сидела в какой-нибудь комнате играла в бальном зале на большом ненастроенном фортепьяно, заглядывала в ящики и шкафы. Целыми днями смотрела на тайный сад, воображая запах лимонов и лилий под августовским солнцем. Это было место для перешептывания любовников. Сад принадлежал миру, но был вне его, был сердцем мира.
Ральф сказал, что все там осталось как прежде. В комнате его дочери Кэтрин открыла шкаф и изучила крошечные платья. Притронулась к одному и услышала шепот шелка.
— Ее мать заказывала ребенку такие же наряды, как себе. И даже делала копии для кукол. Сейчас они вышли из моды. Ну не дурость ли? — Миссис Ларсен явно поражал идиотизм бывшей хозяйки, — Разве это годится для ребенка? Для девочки, которая сама не могла ни одеться, ни поесть, не могла ничего делать, а только сидела и улыбалась. Посмотрите на это.
Служанка сняла с полки белое льняное платье, простое и грациозное. Спереди на лифе были вышиты слова на чужом языке.
— Франни не способна была даже произносить молитвы. Поэтому мать вышила их на платье, пояснив: «Чтобы она спала с Богом». Дочь была для матери чем-то вроде куклы, бессмысленной куклы. Но у ребенка имелась душа. Она была привязана к своей лошадке. Ей нравилось, когда ее берут на руки. Она любила слушать мужское пение. У нее не было мозга. Но она была человеком. Живым. Ее смерть разбила Ральфу сердце, которое треснуло еще при ее жизни. Он чувствовал себя виноватым.
— Он ни в чем не был виноват.
— Виновата его бывшая жена. Если бы я была на его месте, то вынесла бы отсюда все наряды и побросала в костер. Это печально, но ребенок умер. Они все умерли.
— А сын — нет. Труит говорит, что он жив.
— По моему мнению, Антонио тоже мертв. Мертвый или бесполезный, как и его мать. Труиту незачем его разыскивать.
Кэтрин не сказала Ральфу, что посещает виллу. Не что надевала жемчуг его жены, втыкала в волосы бриллиантовые украшения, примеряла старомодные платья и, хотя они были слишком малы, подметала ковры на полу подолом шуршащего шелка. Скрыта что долгие часы проводила в библиотеке, читала романы, пьесы и стихи. Миссис Ларсен, видимо, хранила ее секрет, потому что жизнь текла, как и раньше. Наверное, служанка надеялась, что Труит будет счастлив.
За ужином Ральф читал ей новости — о сумасшествиях, о преступлениях, совершенных известными ему людьми. Она читала вслух обожаемого Уолта Уитмена, судя по всему, единственного поэта, которого он признавал. В стихах Уитмена пульсировала исполненная надежд и отчаяния панорама Америки, любовь ко всему живому.
— Не унывай! — читала Кэтрин, — Дружба приведет нас к свободе. Те, кто любит друг друга, будут неодолимы.
Однако она не любила Труита и каждый вечер доставала из чемодана голубой флакон. Ненависть вливалась в нее, когда она брала его в руки. Голубой флакон заряжал ее вместе с ее простым планом. Ей достанется дом, жемчуг, книги, картины, роскошные ковры из Индии и Востока. Труит тоже будет ее. Но чувств к этому милому пожилому мужчине у нее не возникнет. Одна капля. Две капли. Это все в будущем.
Кэтрин обследовала комнаты, гуляла по тайному саду, утопая по колено в снегу; в углах сугробы были выше ее головы. Миссис Ларсен в это время начищала до блеска медные кастрюли и вытряхивала пыль из тяжелых парчовых занавесок. Кэтрин не забывала своей цели. Пыл не остывал. Ее защитой был голубой флакон — ключ к невероятному богатству и к зачарованному дому.
Она сшила себе платье из серого шелка согласно выкройке из женского журнала. Надев его и взглянув в зеркало, она почувствовала себя глупо, словно забыла, ради чего нарядилась. Дни ползли. Снег не прекращался.
Их поженил судья в гостиной фермерского дома. В камине горел огонь. Небо на день очистилось. Во дворе стояло два экипажа. Две пары свидетелей молча наблюдали за ритуалом, затем поставили свои подписи в книгу судьи, посидели с новобрачными за ланчем и ушли. С таким же успехом это могли быть совершенно чужие люди.
Ральф Труит ни разу не взглянул на Кэтрин. Она была лишь первой ступенью и сама по себе ничего не значила. Ее красота была чертой привлекательной и одновременно раздражающей, показателем ее полезности. Ральф хотел вернуть сына.
День тянулся без конца. Оба испытывали неловкость, словно абсолютно незнакомые люди. Не разговаривали. Кэтрин пыталась играть на фортепьяно, но так устала, что едва могла двигать пальцами. На ее руке сверкал желтый бриллиант — ее первый военный трофей. Ральф читал возле огня, неловкий в своем свадебном костюме. В доме было холодно. Солнце отражалось от снега. Труит смотрел на бесконечный пейзаж, пока за окном не стемнело. Они едва притронулись к ужину, поданному молчаливой миссис Ларсен. 3атем поднялись наверх и отправились вместе в кровать.
— Вы должны мне помочь. Я не…
Труит не слышал ее, не мог слышать. Кэтрин неподвижно лежала в кровати его отца. Он вошел в нее и почти поверил, что она девственница.
Эта женщина была его, превратилась в магию запахов, плоти и вздохов.
Она стала его женой. Он трогал ее, целовал, а она двигалась под ним тихо, словно вода, словно теплая вода в ванне. Первое прикосновение к ее коже заставило его задохнуться; он вспомнил, в чем отказывал себе долгие годы.
То и дело он спрашивал ее разрешения продолжить, и она застенчиво шептала ему на ухо: «Да». Он забыл о глубине своей страсти, которая сейчас затопила его теплом и добротой.
Кэтрин боролась с собственными желаниями, выкинув из головы соблазнительные ухищрения. «Это не я», — успокаивала она себя, помня, что играет роль, и играет отлично. Она привыкла к тому, что является женщиной, которую хотят все мужчины, но понимала, что Ральф стремится к началу, к наивной девушке, застенчивой и отдающейся постепенно. Она делала все так хороша, что поверила в свою ложь. Ральф был не первым мужчиной, который ставил во главу угла свои интересы, мало думал о партнерше и рассматривал ее как необходимое условие собственной страсти.
Она стала вещью, которую он желал, и удивлялась тому, что в какой-то степени рада этому.
Ее затопило его тепло, восхитило мастерство любовной техники. После истории о его беспутной юности ей представлялось, что Ральф устал, что ему как ей, все наскучило, однако он действовал с полной отдачей и разнообразием, которые ее волновали. Кэтрин знала: ее простота его возбуждает. Она заставила Труита поверить, что он снова молод и что все очарование чувственности у него под контролем.
Он был надежным, более страстным и добрым, чем она предполагала. Под его горячими руками она теряла равновесие, металась в темной комнате. Только бы не оплошать. Кэтрин боролась с собственной забывчивостью, с желанием взять его за руку, поцеловать его ладонь, облизать плоть.
Каждую ночь они занимались любовью. Кэтрин уже не вытаскивала из чемодана голубой флакон, не держала его в руках и не смотрела сквозь тонкое стекло на заключенную в нем жидкость. Она не забыла. Она откладывала.
Дни казались бесконечными. За обедами — мучительное соблюдение манер и подавленный аппетит. Миссис Ларсен не глядела им в глаза. После обеда они поднимались наверх. Обнаженная Кэтрин приходила к мужу из своей комнаты и ложилась рядом в кровать его отца. Каждую ночь они придумывали позу из ничего, из потребностей тела. Он находил губы Кэтрин и целовал так, что она не помнила собственного имени. Иногда он просто целовал ее, клал голову ей на плечо и засыпал.
Труит не обсуждал с ней свои несчастья. Вообще редко говорил, словно сексуальные отношения между ними были тем общением, которое им требовалось. Кэтрин пыталась поведать выдуманную историю о своем детстве. Пробовала описать ужас надругательства, подробности миссионерской жизни на других континентах, которые почерпнула из библиотечных книг. Ральф относился к этому с сочувствием, но мягко закрывал ей рот ладонью.
Ему хотелось ребенка. Он мечтал о внуках, которых качал бы на коленях.
Мало-помалу, с помощью едва заметных манипуляций, Кэтрин выяснила, что ему нравится. Иногда ночью, когда Ральф спал, она смотрела в потолок и думала, что, возможно, уже получила желаемое. Любовь и богатство человека, который не обидит. Человека, в котором нет ничего комического.
