бургундские вина, привезенные гостями Эмилии из Европы. Для Антонио все это было неважно. Он просто хотел запьянеть и оскорбить отца.
— В доме холодно. В моих комнатах холодно. У меня постоянно мерзнут ноги.
— Дом старый и большой. Может, твоя одежда
— И что я надену? Дело не в одежде. Надо изменить обстановку, чтобы она соответствовала одежде. Ты богат. Исправь это как-нибудь.
— Скоро настанет весна.
— Ну что ж, мы согреемся, а делать-то все равно нечего.
Претензии предъявлялись снова и снова. Труит был терпелив, но Антонио ни в какую не шел отцу навстречу. Деньги ничего не значили. Ему было все равно, что каждую ночь он спит в позолоченной кровати матери. Ему было плевать на то, что отец сохранил его детскую комнату со старыми игрушками. Сентиментальностью Антонио не отличался. Ничто его не трогало. Он ждал смерти отца.
— Бизнесмены тратят жизнь понапрасну. Мы существуем только для искусства.
— Когда-то я тоже так считал. И до сих пор в это верю. Но я не выбирал бизнес. Больше некому было этим заняться.
— А когда-нибудь все это будет моим? Я все продам и наконец-то заживу по-своему.
— Все, что я имею, семья заработала за сто лет. В городе нет ни одного человека, который не зависел бы от этого капитала.
— Все они ничтожества.
Ральф и Тони могли бы обсуждать важные вещи. Могли бы вечером сидеть у камина. Труит открыл бы сыну свое сердце, сказал бы, как ему жаль, что все так случилось. Если Антонио решит продать бизнес, сжечь дом и посыпать солью землю, пусть так и сделает, Ральф жаждал одного — сыновнего прощения, то есть почти невозможного.
Пока Ральф был в городе, Антонио подошел к Кэтрин.
— Он должен был умереть. А он жив и здоров. Зачем ты прислала мне письмо и срочно вызвала?
— Это был единственный способ. Он нуждался в тебе. Хотел верить в то, что ты приедешь. Если ты думал…
— Значит, ты обманула меня.
— Да.
— Мне нужно только одно — чтобы он умер. Запомни: я всегда могу сообщить ему нашу тайну. Каждый вечер, когда он завязывает со мной беседу, я едва сдерживаюсь. Мне это даже нравится. Он сидит как мартышка, и я знаю, что могу нести всякий вздор, а он лишь подставит другую щеку. — Он хочет твоего прощения.
— Он хочет крепко спать по ночам. А может, так и есть? Ты ведь нежишься в его постели. Тебе должно быть известно.
— Он спит беспокойно. И желает тебе счастья.
Для Кэтрин угроза была постоянной и очень реальной. Когда-то они составили план, и оба имели к нему отношение. Сейчас Тони уверял, что Кэтрин ему отвратительна. Когда Ральф умрет, он вышвырнет ее на улицу. Ей некуда будет податься. Придется возвращаться к прежней жизни, снова стать женщиной, которой она была.
Кэтрин не представляла, что делать. В мире были люди, которые ее знали, но ни один не знал о ней всего. Она слишком много врала и выступала в разных ролях в зависимости от обстоятельств. Ей не к кому было обратиться, а нынешняя ситуация не могла длиться долго. Даже терпение Труита было не бесконечным
Антонио гневался тем больше, чем сильнее становился Труит. На серые щеки Ральфа вернулся румянец, он уже не пошатывался при ходьбе, уверенно преодолевал крутые ступеньки к дому. Прежние тревоги не терзали его. Видения исчезли.
По вечерам у камина Кэтрин читала им Уитмена, американского поэта.
— Боже! Как скучно! Ты хоть представляешь, как это скучно?
Ночью, когда в голубой спальне Кэтрин занималась с мужем любовью, она думала об Антонио, который расхаживал по комнатам, пил бренди и курил сигары. Она чувствовала его гнев, опасалась, что все это приведет к чему-то ужасному, к чему-то, что она не могла описать. Она пыталась предупредить Труита, но тот отказывался ее слушать.
— Антонио все здесь разрушит. Он представляет для тебя опасность.
— Я был таким же в его возрасте. Метался, скучал, негодовал. Разумеется, он сын своей матери. Возможно, так и не образумится. А вдруг он все-таки мой сын. Я тоже никак не мог угомониться. Пренебрежение, ненависть. Попробую что-нибудь сделать.
Приведя сына на фабрику, Ральф терпеливо объяснял, как плавят металл, показывал, какие формы можно придать раскаленному железу. Антонио оскорблял рабочих и смеялся над их усилиями.
Интересовала его только Кэтрин, которую он неизменно называл миссис Труит. Антонио поздно поднимался с постели, Ральф к тому времени уже был на работе. Кэтрин либо сидела за ланчем, либо обсуждала с миссис Ларсен меню ужина. Тони подкрадывался, точно кот, и вставал рядом с Кэтрин, когда она почти забывала о его существовании.
— Миссис Труит…
— Пожалуйста, не называй меня так.
— Ты жена моего отца. Как же я должен тебя называть?
— Кэтрин.
— Ни за что. Миссис Труит, только представь, как бы мы с тобой повеселились. С такими-то деньжищами! Вина хватит на много лет. И такие спальни пропадают! Мы пригласили бы всех наших друзей…
— Антонио, никаких «мы». Пойми наконец.
— Просто помоги ему умереть.
— Нет. Я не смогла. У меня и яда больше нет.
— Добуду. Поеду в Чикаго. Скажу, что в доме завелись крысы.
Кэтрин смотрела из окна столовой на длинное поле, спускающееся к реке. Лед стал хрупким. Дети уже не катались на коньках после школы. Зима скоро кончится.
— Я не стану этого делать. Я сто раз об этом говорила. Он мой муж. Ты уже получил все, что хотел.
— Мне скучно.
— Поселись в Чикаго. Развлекайся с друзьями.
— У меня нет друзей в Чикаго.
— Там такие же люди, как и в Сент-Луисе. Никакой разницы. Они спят целый день, пьют всю ночь, увлекаются азартными играми, идут к шлюхам и курят опиум. Все, что ты любишь. Можешь купить себе новую одежду. У тебя есть деньги. У Труита превосходный портной. Будешь жить, как принц Уэльский.
— Это неинтересно.
— Отправляйся в Европу. Он же ездил.
— И застрять там на пять лет?
— Ральф по первому требованию будет посылать тебе деньги.
— Я не знаю иностранных языков. Не люблю церкви. Я объяснял тебе, чего хочу.
— А я ответила, что не сделаю этого. Ни сегодня, ни завтра. Займись делом.
— Дела не мой профиль, и тебе это известно.
— Умоляю тебя. Хотя бы на час, на день, оставь меня в покое.
Антонио отходил от нее, но она чувствовала его присутствие в доме. Кэтрин много времени проводила в тайном саду или у окна в спальне, надеялась на весну. Она мечтала об отъезде Антонио. И жалела, что ступила на преступный путь. Лучше бы ей вообще не видеть Труита. Лучше бы не слышать слов поэта: «Те, кто любит друг друга, будут неодолимы». Она не казалась себе неодолимой. Кэтрин была точно свежая рана, открытая воздуху, уязвимая перед каждым прикосновением. Как так случилось? Она стояла в разрушенном саду и не могла вспомнить, с чего все началось, но чувствовала головокружение. В
