груди все сжималось от страха. Антонио прав: Труит узнает правду, так или иначе. Она растратила себя впустую. Та жизнь была глубоко похоронена внутри, о ней не ведал никто, кроме Антонио.
Кэтрин побывала в городе у врача. Тщательно все просчитала. Ребенок был Ральфа. Он лежал в животе и ожидал заботы, словно сад, словно земля. Когда Труит окрепнет, она ему сообщит. Антонио устанет от своих схем, поймет, что все, принадлежащее Ральфу, принадлежит и ему, и тогда отправится тратить деньги, пока не умрет в Сент-Луисе, или в Лондоне, или в Париже. Стареющий хлыщ, которому наскучила жизнь. Он будет перебираться из одного города в другой, как и всегда, использовать людей, портить им жизнь, исчезать, находить новые лица и новые развлечения. Труит любил человека, которого не существовало в реальности. И конечно же, он полюбит и найдет утешение и надежду в человеке, который появится.
Глава 22
Несмотря на то что Антонио не умел кататься верхом, он купил арабского скакуна, как утверждали, лучшего в штате. Нанял тренера, молодого парня с фермы, и брал у него уроки в обширной старой пристройке. Труит снял там пол и устроил манеж. Через две недели интерес был исчерпан, и лошадь, тычась мордой в тонкий снег, уныло стояла в сарае вдали от родных пустынных песков.
Затем Антонио приобрел автомобиль, более современный, красивый и дорогой, чем отцовский. Автомобиль прибыл на поезде и изумил город, но Антонио не умел ездить, а дороги были ухабисты, поэтому машина простаивала в городской конюшне.
Потом он пять дней пожил в Чикаго и вернулся домой усталый, с затуманенным взором, с чемоданом, набитым новой одеждой, с пакетиком яда и с запасом опиума. Приехал не один, некая мисс Каррутерс, Элси Каррутерс, составляла ему компанию. Кэтрин узнала эту девушку по театру и по своим вечерам с Индией. Тони поместил гостью в комнатах рядом со своими. Они вместе проводили вечера, пили вино и срывали друг с друга одежду. Но мисс Каррутерс была невежественна, она скучала на долгих обедах и зевала при чтении стихов. Потом Элси и Антонио перестали спускаться к обеду. Ральф заметил, что для молодых людей это неудивительно, он и сам таким был, хотя ездил ради этого за три тысячи миль. Правда, он ни разу не приводил своих женщин под родительскую крышу, но ни словом не упрекнул Антонио. Кэтрин испытывала облегчение и радовалась тому, что осталась с Труитом наедине.
Мисс Каррутерс наскучила Антонио. Ральф заплатил ей за билет до Чикаго. После этого Антонио стало нечего делать. Абсолютно нечего.
— Миссис Труит, у нас есть порошок. План известен. Я предупредил тебя, что все расскажу Труиту.
— Но почему я? Сделай все сам, если угодно.
— Блудный сын, убивающий отца? Ни за что! Я трус, а ты нет. Ты, миссис Труит, всегда будешь мне нужна. При шелесте твоего подола по лестнице во мне каждый раз вспыхивает желание.
— Прошлое умерло.
— Нет. И никогда не умрет.
— Я не смогла этого сделать.
Антонио притронулся к ее шее, к бьющемуся пульсу.
— Скажи, что любишь меня.
Кэтрин отвесила ему пощечину. Он улыбнулся.
— Вот видишь?
У него имелась привычка к тому, что его обожают, его хотят, и в нем не было сердечных переживаний. Он никогда не боролся за любовь. Страсть давала ему сильное наслаждение, но от бесконечных сцен и отказов ему бывало скучно. Любовь для него была просто спокойным ровным сердцебиением, час за часом. Отсутствие событий наводило на него тоску. Когда в нем просыпалась жажда действий, которые не было возможности осуществить, отчаяние и гнев захватывали его, он напоминал тигра в клетке. Он искал новых ощущений, новых завоеваний, но ничего не находил.
Ральф понял, что сын никогда не наденет обручального кольца, просто семейное счастье не для него. Антонио проводил время, порхая от женщины к женщине, от одного удовольствия к другому. Ральф думал, что так будет всегда, пока сын не подурнеет, пока не иссякнут его желания. И тогда он останется ни с чем. Для Антонио существовала только страсть, любовь была эфемерным понятием. Для Ральфа любовь была марлевой повязкой, наложенной на сердечные раны. Любовь вне времени, ее нельзя увидеть или описать. В течение дня Ральф вспоминал о Кэтрин с нежностью и страхом, но успокаивался, когда видел ее, вернувшись домой.
Антонио был далек от этого. Его мать умерла из-за телесных наслаждений, она разрушила себе жизнь, и Тони был плодом ее истощенной порочности. Ставить секс во главу всего означало смерть в одиночестве, в духовной нищете. Без настоящей потребности нельзя в полной мере ощутить удовлетворение.
Ральф снова обрел так долго подавляемую страсть благодаря женщине, которая обманывала его, притворялась и делала еще более страшные вещи. Но каждое утро он просыпался с ощущением, что видел приятные сны. Он искал одно, а нашел другое. Кэтрин была инструментом его смерти и приглашением к жизни.
Он становился сильнее, богаче и могущественнее. Его бизнес, который прежде был средством убить время и загладить вину перед отцом, умершим без него, теперь увлекал. Он раскинул руки, полные денег, чтобы продавать и разрушать, спасать и строить, и его могущество росло. Он брал то, что предлагала Америка. Был тем, кем мог бы стать Антонио.
— Мне скучно.
— Мне тоже было скучно. А когда кое-чему научился, стало интересно. Это жизнь, Антонио. Это работа. Это то, что делают люди.
— Это не моя жизнь. Мне неинтересно.
— Страна, вся страна, Антонио, строится и растет. Вокруг нас много того, чем можно владеть и управлять. На фермах, в городах есть люди, которые не знают, куда податься. Дай им свет, и они пойдут за тобой.
— За тобой они пойдут в ад.
И все же Ральф настаивал, его терпение было бесконечным, любовь неизбывна. Антонио был для него единственным человеком, которого он хотел спасти из разрухи своего прошлого, по крайней мере, делал для этого все, что мог. Труит верил, что у него получится, он вытерпит оскорбления, заставит сына остаться.
Недавно он желал умереть, но теперь жизнь возвращалась к нему, возвращались сила и страсть. Он уже не чувствовал себя в толпе нелюбимым и одиноким, как тогда, на железнодорожной платформе. Он больше не будет объектом жалости для работавших на него мужчин, для их жен и детей. Никогда не станет для них только слухом.
В доме появилось больше людей. Штат прислуги разросся до шести человек, среди них были прачка, служанка для Антонио и кухонный работник. Кэтрин выписала из Чикаго садовника. Он привез в оранжерею тропические растения, и сейчас там цвели апельсиновые деревья и жасмин. В оранжерее было тепло и влажно, птицы перелетали с ветки на ветку и сладко пели. Под вечер Ральф с удовольствием там грелся. Боль уходила.
С окон сняли тяжелые шторы из дамаста и повесили легкие, пропускавшие больше солнца. Вместо шелкового полога над кроватью прикрепили другой, с китайскими старинными рисунками. Эта экзотическая роскошь перенесла Ральфа и Кэтрин в их собственный Ксанаду.[17]
Из Чикаго приехали портнихи, они привезли с собой журналы с выкройками и отрезы дорогих материалов. Они создавали для Кэтрин платья. Ничего броского. Ральфу сшили отличные полосатые рубашки с белыми манжетами и воротниками, а к ним подобрали золотые запонки.
Труиты имели состояние и, хотя потребности в хвастовстве не испытывали, жили как богатые люди.
