фантастики в кино, конечно, начинать надо было не с устаревшей 'Тайны двух океанов', а с экранизации 'Туманности Андромеды'. Это задало бы тон, масштаб определило бы.
Возможно, разбег и будет взят вскоре после того, как мы увидим 'Андромеду' на экране. В настоящее время идут съемки на Киевской киностудии. Но только не надо понимать тот будущий фильм как эталон, превращать личное мнение Ефремова о будущем в усредненное, голосованием определенное мнение Художественного совета. Для того, чтобы следующие фильмы развивали изображение будущего, нужно, чтобы ефремовская картина была ефремовской, а не апробированным образцом, которому нужно подражать, а добавить к нему нечего.
В литературе, к счастью, этого не произошло, Ефремов не утвердился как образец для подражания. Некоторые авторы пошли за ним, а другие вступили в спор, в литературный спор, конечно, — возразили своими произведениями.
В свое время я приветствовал 'Туманность Андромеды', был одним из первых восторженных рецензентов. Но сейчас, когда книга утвердила себя в мировом масштабе и достоинства ее общепризнанны, нет необходимости перечислять их. И полезнее, пожалуй, задержаться на противоречиях, которые Ефремову не удалось разрешить, тем более, что на эти противоречия неминуемо наткнется автор, поставивший перед собой задачу изобразить законченное совершенство.
1. Мы хотим видеть в будущем безукоризненно совершенных людей, непохожих на нас грешных, обремененных слабостями. Зрителя удивит, даже шокирует, возможно, если человека будущего ему покажут страдающим, больным, плачущим, сердитым, разочарованным, потерпевшим неудачу. Ефремов и сделал своих героев непохожими на нас: безукоризненно красивыми, безупречно правильными и от правильности холодноватыми. Даже женщины у него, 'преодолев слепой инстинкт материнства', только из чувства долга рождают двоих детей. Но законы восприятия таковы, что больше всего мы сочувствуем людям, на нас похожим. Идеалы нам чужды, они бестелесны и не волнуют. Недаром на обсуждении 'Туманности Андромеды' поэт Щипачев сказал: 'Мне туда не хочется, в это будущее, мне там холодно и неуютно'.
2. Чтобы достигнуть законченного совершенства, видимо, нужно разрешить все трудности и все проблемы наилучшим образом, хотя бы все существенные проблемы. Но если все решено, чем будут заниматься люди? Человеку нормальному, здоровому, для счастья нужна осмысленная деятельность.
С этим нелегким противоречием столкнулись многие предшественники Ефремова: и Беллами, и Мор, и даже те безымянные утописты, которые поместили счастливую страну на небо, — я разумею христианский рай. Известно, какая у них там получилась скука с пальмовыми ветвями и хоровыми кружками. Марк Твен хорошо высмеял это в своем 'Путешествии капитала Стромфилда на небеса'. У Ефремова скуки нет в его совершенном обществе, но невольно возникает мотив необязательности движения, ведь проблемы-то решены все. В космос люди летают из любознательности, могут и не летать, на Земле довольно места. Ученые, обдумывая сложные вопросы, только укорачивают себе век, не ученые живут дольше. Подвиги совершаются в основном при обороне тыла: на упрямо живущем прошлым острове Забвения или на границе незаселенных мест — в степях, где бродят полудикие стада, в тропических лесах, где еще гнездятся болезни. А что волнует жителей благоустроенных центров? Одна лишь проблема времени и пространства. Красавица на Тукане, 300 световых лет до нее, и нет возможности встретиться.
Но ведь это надуманная проблема, честно говоря.
3. Чтобы завершить самую совершенную книгу, нужно где-то поставить точку, для этого ограничить круг вопросов и количество страниц. Чтобы нарисовать совершенное общество, разрешившее все существенные трудности, нужно ограничить круг проблем… и даже количество населения. И до Ефремова утописты размышляли о росте населения. Кампанелла предлагал ограничить его, Богданов решительно высказался за рост. Ефремов, видимо, склоняется к ограничению. В 'Туманности Андромеды' об этом говорится намеками (подавлен материнский инстинкт, население разместилось в узких полосах благоприятного Средиземноморья), а в 'Лезвии бритвы' уже откровенно сказано о 'неразумной животной жажде' увеличения числа людей.
А не обеднит ли подавление материнского инстинкта эмоциональную жизнь женщины? Не получится ли будущее в чем-то беднее современности?
И рост потребностей Ефремов считал нужным ограничить.
В своей исторической схеме будущего он упоминает Век Упрощения Вещей. Он пишет: 'Требование дать каждому все вызвало необходимость существенно упростить обиход человека… Одно только прекращение невероятной расточительности питания… обеспечило пищей миллиарды людей…'
Опять-таки ради совершенства — ограничение.
Такую картину нарисовал Ефремов, такая существует в умах людей. Можно соглашаться с ней или не соглашаться, но нельзя не считаться. И все авторы, выступавшие после Ефремова, поддерживали его или спорили с ним. Спорили как художники, рисуя будущее по-своему.
Например, бр. Стругацкие, молодые авторы, пришедшие в литературу уже после опубликования 'Туманности Андромеды', восстали против идеально голубых, ангелоподобных и холоднокровных потомков. По мнению Стругацких, люди будущего близки к живущим среди нас молодым высокообразованным нашим современникам. Это задорные, озорные ребята, готовые бежать в космос, как их предки бежали в пампасы к индейцам, насмешливые, остроязычные молодые люди, младшие научные сотрудники, распевающие студенческие песни, вставляющие термины и формулы в шутки, а если и пожилые, все равно увлекающиеся и отчаянные, как школьники.
Ефремов рисовал совершенства, на нас непохожие, и упустил человеческую теплоту. Герои Стругацких вызывают теплую симпатию, потому что они похожи на наших современников, на друзей и знакомых. Не чересчур ли похожи?
Не стараясь показать людей безупречными, Стругацкие зато уверены в безупречном совершенстве науки. Наука решит все материальные проблемы, даже заранее подготовит решение затруднений, которые могут возникнуть. Все, что нужно для практической жизни, давно решено, и герои Стругацких частенько заняты наукой ради науки, астрономическими и физическими наблюдениями, смысл которых читателю непонятен. И самодовлеющая эта наука начинает казаться необязательной. Вокруг веселых молодых людей, резвящихся в лабораториях, увлеченных опытами, предпочитающих эксперименты танцам и девушкам ('Понедельник начинается в субботу'), все теснее смыкается толпа мещан, отлично обходящихся без науки, предпочитающих танцы экспериментам ('Хищные вещи века').
Эта толпа мещан, которым наука не нужна, ярче всего 'изображена в романе С. Лема 'Возвращение со звезд'.
Ефремов изобразил будущее, как далекую вершину. Лем возразил: 'Вершина тем и плоха, что выше нет ничего'.
Но, к счастью для наших потомков, весь этот спор основан на обсуждении условных предположений. На самом деле окончательной вершины не будет, потому что она в бесконечности. Рисуя застывший мир, и Лем и Ефремов игнорируют проблемы роста, в том числе:
1. Бесконечный рост потребностей. Не упрощение их, а усложнение и утончение, обогащение жизни человека. Новые же потребности будут ставить новые хозяйственные проблемы и диктовать рост производства.
2. Рост населения, который сейчас составляет 1–2 процента в год, также потребует увеличения производства. Проблемы роста как-то мало освещались в печати. Широкий читатель не знал, что существует специальная наука — демография. Демографы считают, что к 2000 году население Земного
