Итак, запас воздуха водолазный костюм обеспечил, но нужно было еще справиться с давлением. Две атмосферы на глубине десяти метров, десять атмосфер на глубине девяноста метров. Внешнему давлению люди пытались противопоставить внутреннее, накачивая воздух в водолазные костюмы или в подводные колоколы. Но здесь таилась опасность. Обыкновенный азот, инертный, безразличный азот оказался ядовитым газом для водолазов. Он опьянял их на глубине, а при быстром подъеме закипал в крови.
Чтобы возвратить водолаза в нормальные условия, нужно было делать не мягкие, а жесткие костюмы, могущие выдержать внешнее давление. Но в жестких костюмах человек не мог самостоятельно передвигаться, он способен был только наблюдать.
Подводная лодка — это тоже жесткий костюм.
Сто метров в гибких костюмах, метров полтораста в жестких — вот что отвоевал человек у моря. И подводные лодки (доатомные) плавали на таких же примерно глубинах (до ста — двухсот пятидесяти метров).
Рекордный скачок был сделан в 1930–х годах, когда в океан спустилась батисфера.
Батисфера была невелика: стальной шар с толстыми трехсантиметровыми стенками, вес — две с половиной тонны, диаметр — полтора метра. Внутри, скрючившись, сидели два человека — биолог Биб и инженер Бартон.
Девятьсот двадцать три метра — таков был рекорд металлического шара. Глубже его не пускал канат — стальная нить, связывающая батисферу с жизнью. Канат и так весил около трех тонн — больше, чем вся батисфера с грузом. Нельзя было удлинять его, он мог оборваться от собственной тяжести.
Двадцать лет держался рекорд Биба и Бартона. Он был побит батискафом — батисферой без каната.
Батискаф спускался на дно при помощи балласта, а поднимал его бак с бензином. Бензин, как известно, легче воды. Всплывая, бензиновый бак тащил вверх и гондолу. Получился как бы подводный аэростат. Подъемная сила бензина не так уж велика, поэтому важно было сделать бак полегче. Это удалось решить остроумно: снизу в бак поступала вода, она давила на бензин, давление внутри и снаружи уравновешивалось и не требовалось особой прочности, не требовалось толстых стенок. Можно сказать про батискаф так: сами люди спускаются здесь в жестком водолазном костюме, а бензин везут с собой в легководолазном костюме.
Первый батискаф построил Огюст Пикар, тот, который строил первые стратостаты. На высоте пятнадцати километров и на глубине в один километр Пикар был пионером. На четыре километра спустились, тоже в батискафе, французы Уо и Вильм. И наконец 23 января 1960 года Пикар–сын спускается на дно Марианской впадины. Глубина одиннадцать километров! Дно! Дальше идти некуда. Более глубоких впадин не знали тогда…
В первый же день пути машина Ходорова побила все рекорды водолазов и подводных лодок. Теперь предстояло вступить во владения батискафов, в те края, где «дальше некуда».
14
Я проснулся с радостным ощущением — что–то предстоит хорошее. Потом вспомнил: продолжается путешествие. Вскочил быстро, как бывало в экспедиции к концу лета, когда торопишься использовать каждый светлый час, поспешно умылся, перед завтраком забежал в экранную.
В экранной было темно… как на морском дне. Но когда я открыл дверь, из тьмы послышалось рассерженное шипение:
— Ш–ш! Мешаете! Дверь закройте, дверь!
Монотонно гудели телевизоры. Во тьме слышались вздохи, возгласы, латинские названия… Кто–то ойкнул, высвобождая ногу из–под моего ботинка. Комната была набита битком.
На черных экранах метались огоньки. Когда я привык к темноте, выяснилось, что розоватые огоньки эти сидят на юрких рыбках, как бы унизанных бисером. Одна из них ткнулась в экран, я невольно отшатнулся. На нас глядела страшная, облитая пламенем зубастая пасть и черные глазницы черепа, обведенные фосфорическим сиянием.
— Аргиопелекус, — послышался в темноте спокойный голос Казакова.
Аргиропелеки — серебрянки — частые жители морских глубин, это крошечные рыбки, не больше речного пескаря.
Потом появился удильщик. На спине у этой рыбы длинный отросток, как бы удочка, а на конце ее светящийся фонарик — приманка. Прельстившись приманкой, мелкий хищник разевает рот, и хлоп — сам попадает в пасть удильщику.
Удильщики встречаются довольно редко. Им трудно найти друг друга в черных глубинах. И, чтобы не остаться бездетной, самка таскает на спине приросшего самца.
Проплыли глубоководные кальмары, гораздо меньше вчерашнего, но с длинным, узким, как палка, телом и еще более длинными червеобразными щупальцами. Прошла над боковым, экраном красивая рыба с пятью рядами разноцветных огней на боках и другая, метра полтора длиной, с желтыми светящимися точками. Издалека они напоминали иллюминаторы большого парохода.
У одних рыб светились глаза, у других плавники или оскаленные зубы. Проплыла огромная пасть на маленьком вертлявом тельце. Виднелись рыбы круглые, как шар, и плоские, как платок, но с развевающимися, как бы разорванными на лохмотья плавниками.
— Какой смысл в такой нелепой форме? — спросил кто–то в темноте. — Плавать же трудно. Ни удрать, ни добычу поймать.
— Есть морские коньки с такими отростками, — отозвалась Казакова. — Они прячутся среди водорослей и подражают по форме водорослям.
А муж ее поправил:
— Но тут же нет водорослей в глубине. Возможно, эти отростки, как хвост у ящерицы. Хищник хватает, отрывает кусок, а прочее, цело. Ящерица отдает хвост, чтобы спастись, голотурия выбрасывает врагу внутренности…
— Поглядите, поглядите, а это что?
Проплывало что–то вроде паутины, слизистое, полупрозрачное, ячеистое. В глубоководные сети такое животное не попадалось. Может быть, оно было слишком нежным и тралы разрывали его на части. Никто не мог сказать, как называлось неведомое существо. С первого рейса машина делала открытия.
— Смотрите, настоящий хаулиод!
На глазах у зрителей разыгрывалась подводная трагедия. В иле, в нижней части экрана, куда подсвечивали прожекторы, рылась, сонно пошевеливая плавниками, толстая ленивая рыба. А перед носом у нее вилась маленькая, вертлявая. И я, по правде сказать, не обратил на нее внимания, подумал, что это вроде лоцмана при акуле, питающегося объедками. Потом толстая рыба приподняла глупую морду. Сверкнула черная молния… и острые зубы–иголки хаулиода, светящиеся холодным огнем, впились в морду большой рыбы, охватили ее нос и рот.
Рыба заметалась, забила хвостом, затрясла головой. Но пасть ее сидела в чужой пасти, чужие зубы впились в нос и нижнюю челюсть. Нахальный противник был в три раза меньше. Тельце его болталось, словно черный колпачок, на голове большой рыбы. И все же она не могла сбросить противника. Хаулиод, перехватываясь зубами, надевался на добычу, натягивался на нее, словно перчатка. Тщедушное тельце его раздувалось. Голова, плавники, туловище большой рыбы постепенно влезало в ненасытную пасть. Вот уже только трепещущий хвост высовывается между зубами. Хаулиод превратился в туго набитый пузырь, на котором торчат, как пришитые, маленькая головка и хвостик.
Редко попадается добыча в темных глубинах. И хаулиод приспособился глотать любую, даже в три раза больше его самого. Этому посчастливилось. Он насытился, может быть первый раз в жизни.
И вдруг — хап!
Налетела темная тень, разинула пасть. И пришел конец живоглоту, проглотили его вместе с жертвой.
Перед самым экраном остановилась средних размеров акула, совсем такая же, как на поверхности. Только глаза у нее были странноватые — ярко–белые, как бельма у слепого, и большие, словно фарфоровые тарелки. Эта глубинная акула явно была слепа.
— А хаулиода–то она нашла, даром что слепая.
— Возможно, глаза стали другим органом чувств. Иначе, зачем бы им оставаться такими громадными. У
