Были здесь и близкие друзья: Вильянова — конструктор с талантливыми пальцами, и Анджей — генератор идей в порядке бреда. Земля охотно командировала темпоградцев на Той, ведь они проектировали Меч и Зонт, возились с каждой деталью годами, не три недели, как изготовители и испытатели. Да и не только темпоградцы были «старыми солдатами». В каждом астронавте президент чувствовал родственную душу. Звездопроходчики были для него как бы соперниками в беге, но тоже бегунами в будущее. Темпоградцы покоряли время, астронавты — пространство; те и другие — покорители. Все было сходно, и все несходно. Все разговоры превращались в сравнение: «А у нас, а у вас…»
— У нас в Темпограде на старте была чистейшая баня: плюс 60, 80, 100 градусов — сколько вытерпишь. И терпишь, потому что спешка.
— У вас перегрев, а у нас перегрузка. На взлете и посадке вес больше в шесть, восемь, десять раз, сколько вытерпишь. И терпишь, потому что иначе не долетишь. А нетренированные сознание теряют.
— Правда, МВТ сейчас все это отменил. Опалит, кольнет… и там.
— И у нас МЗТ отменил перегрузки. Но ведь техника, она портится. Вот случай был на Эпсилоне. Землетрясение… и опрокинулся вокзал. Три года строили ракету, пять лет добирались до соседней звезды.
— И у нас годы не в счет. Конечно, Темпоград — город благоустроенный, но все-таки город. Ни лесов, ни полей, ни озера порядочного. Деваться некуда в свободный час. Размялся на садовой дорожке — и за стол. Хочешь дело сделать, терпишь.
— У вас хоть город, а у нас корабль: две каюты, рубка и коридор. Выведут на орбиту — и сиди. Деваться некуда в свободный час. Размялся на тренажере — и к телескопу. Наблюдения, фото, записи. Программу надо же выполнять. Никто тебя не тянул, сам просился.
— Конечно, у нас можно уйти в любой момент. Но беглецы — редкость. Свои три года используешь до последней минуты.
— А с орбиты и уйти нельзя. Прибыл, сиди, жене посылай радиопоцелуи.
Нет, они не жаловались на судьбу друг другу, они гордились пережитыми трудностями — бывшие мальчики, воспитанные на мечте о трудно добываемых подарках. Мужчина должен принести самое трудное. Подарки из космоса доставались тяжко. Темпоградцы доказывали, что и подарки из быстрого времени не так легки.
Наверное, все-таки легче немного. Город не корабль, и покинуть его можно в любую минуту.
В общем, они сговаривались: астронавты и темпонавты. И президент охотно взял на свою ракету капитаном немногословного Свена, разглядел в нем искателя невиданных трудностей. И инженер, и молоденький радист вписались в экипаж, все они были добытчиками подарков.
«Не одинок я. Есть рвущиеся за горизонт, — думал Январцев. — С таким народом мы раскачаем вантромповцев».
Но все это были мысли подспудные, они только создавали фон — приподнятое настроение. Главные думы сегодня были о Зонте и Мече.
Идея Зонта понятна и для XX века. Создавался напряженный зеркализованный слой вакуума вокруг планеты Той. Напряженные слои существуют и возле каждого атома. Именно поэтому твердые тела отражают или рассеивают лучи.
Идея Меча несколько новее, пожалуй, в наше время ее не все признали бы. Заключалась она в том, чтобы разрезать вакуум. Поскольку тяготение передается через пространство (через физический вакуум), предполагалось, что притяжение будет парализовано, и два солнца разойдутся, не сближаясь до опасного уровня.
Заслуга Темпограда в том и заключалась, что он выковал меч, рассекающий пространство.
А заслуга молодого Льва в том, что он задал вопрос: а нельзя ли сделать такой меч?
Теперь предстояло пустить его в ход.
Четыре ракеты, четыре космические козявки, против огненного дракона, лавины, вулкана, против пылающего неба!.. Ничего больше неба мы не можем себе представить.
Приборы показали, что Меч вступил в действие. Даже и без приборов это почувствовалось. Ракета как бы наткнулась на вязкую массу, вздрогнула и пошла медленнее. Сразу же в ней появился и вес. Сопротивление вакуума, падение скорости — все было предвидено, все говорило, что работа идет. К сожалению, сами космонавты не могли видеть разрез. Только наблюдатели со стороны могли бы заметить искажение созвездий.
Отчасти поэтому президент предложил направить ракету на протуберанец. «Обрежем язычок, будет заметно», — сказал он.
Да, это было внушительно, когда ракета вошла в пламя. Рев, вой, свист, верещанье, гул, грохот! Словно разъяренные быки ломятся в запертые ворота. В первый момент астронавты были потрясены, даже напуганы. Ведь они привыкли к безмолвию. Когда двигатели выключены, кажется, что ракета вообще неподвижна: поплавок в спящем звездном море. Но тут космос заговорил, загремел, загрохотал, забарабанил на разные голоса. Все знали, что облицовка надежна, испытывалась при температуре вольтовой дуги, а все-таки не по себе. И все вздохнули с облегчением, когда протуберанец остался позади. Злое солнце перестало скандалить и браниться.
Как браниться, когда тебе язык режут?
Солнце В смолкло и отстало. Протуберанцы тоже отстали. Январцев распорядился выключить двигатели, чтобы направить перископы в тыл. Интересно было посмотреть, как упирается в разрез укороченный протуберанец.
Но что это?
Огненные языки были и остались. И ближайший, и все остальные благополучно пересекают борозду.
Почему пересекают? Разрез не удался?
— Были испытания на протуберанцах? — спросил Свен у инженера.
Оказывается, не было. Меч испытывали на астероидах и резали никчемные луны Сатурна. Но к нашему Солнцу близко не подходили, к хромосфере и протуберанцам не притрагивались. Нельзя было нарушать поле тяготения нашего главного светила; орбита Земли изменилась бы, год нарушился бы в лучшем случае.
— Почему же пламя пробивается? Может быть, разреза нет вообще?
Свен молча показал на табло, где самописец вычертил план борозды.
— Сейчас Анджей войдет в зону. Посмотрим; что у него получится.
Но и вторая ракета, где командиром был Анджей Ганцевич, а также и третья (Хулио Вильяновы), и четвертая не смогли задержать торжествующее пламя.
Посоветовавшись по радио, командиры четырех ракет решили повернуть назад и снова пройти между двумя солнцами.
Повернуть! Это на земных шоссе получается просто: притормозил, крутанул баранку — и поезжай назад! Ракеты маневрируют по-ракетному: сначала сбрасывают ход до нуля, а потом набирают скорость в обратном направлении. И торможение и ускорение лимитируются выносливостью людей, а выносливость требует умеренности. Для нормального веса нужно прибавлять или снимать не более десяти метров в секунду. Для учетверенного — сорок метров в секунду. Обычно перегрузка дается на несколько минут.
Два часа учетверенного веса выдержали Январцев и его спутники. Два часа затрудненного дыхания, набрякших век, ноющей спины, два часа с чугунной головой, когда даже мысли не ворочаются, отяжелевшие вчетверо.
Наконец скорость снята, наконец дан задний ход. Ракета позволила небесному горну приблизиться, догнать себя, обогнать, пропустила мимо, подрезая протуберанцы под корень. Никакого результата! Живучие языки термоядерного костра, проходя сквозь разрез, издевательски приплясывали и перед носом, и за кормой. Даже, казалось, еще веселее приплясывали.
Командиры ракет снова связались по радио. Но что можно было предложить?
— Будем резать и резать, — сказал президент. — Едва ли приборы врут на всех ракетах. Какие-то шрамы мы оставляем в пространстве. Возможно, если не вторая, то третья, шестая борозды дадут эффект.
А Ганцевич сказал:
