еще больше, чем я ее!» Мне сразу значительно полегчало.
– Привет, я Геля. – весело сказала я. – Ты, наверно, Маша?
Девчонка кивнула, исподлобья меня рассматривая.
– Как это «Геля»? Галина, что ли? – спросила она низким грудным голосом.
– Геля – это Ангелина.
– Ни фига себе имя. А у нас в Краснозаводском Евфимия есть.
– «Ангелина» означает– «ангельская». Мне нравится. Почти Анжелика.
Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. У ворот родители и прочие родичи болтали, перетаскивали из машины вещи в избу.
– А почему у тебя глаза разные? – спросила я. Маша замялась.
– Я левым не вижу. – сказала она. – Он слепой. С позапрошлого года. Подралась с одним... – последовал забористый эпитет. – Ну, он тоже свое получил.
Я ужасно смутилась. Тоже мне, нашла о чем спросить для поддержания светской беседы!
– Извини... Синий глаз у тебя очень красивый. – пробормотала я, чтобы спасти положение. – Ой, прости. Зеленый тоже ничего.
Я понимала, что плету дикую чушь, а Маша внимательно слушала и молчала. Сейчас она выбьет глаз мне, подумала я, глядя на татуировку, и будет совершенно права. Но она вдруг простодушно расхохоталась. И я сразу почему-то перестала ее бояться.
– Чем тут так везде воняет? – поинтересовалась я.
– Ты о чем? – Машка потянула носом воз-Аух. – А, так это ж навоз. Воняет, говоришь? А я не замечаю. Ничего, тоже скоро привыкнешь.
Разговор снова увял. Я поглядела на дом и спросила;
– А у вас русская печка есть?
– Конечно.
– Круто! А спать на ней можно?
– Можно. – хмыкнула Машка. – Но не нужно. Душно очень.
– Пошли дом посмотрим? – предложила я. – Печку и прочие коромысла?
– Чего там смотреть-то? – буркнула сестра. – Ну, пошли, если тебе интересно...
Изнутри бабкин дом напоминал не шибко модернизированную избу из музея памятников древнерусского зодчества. Первое, на что я наткнулась, была та самая печка. Она занимала полкомнаты, гармонично разделяя дом на две части – хозяйственную и парадную. Мебель в парадной части: буфет, стол, стулья и прочее – была самая обычная, старая и потрепанная, за исключением роскошного кованого сундука, в который с легкостью поместилось бы все наше семейство. Дощатый пол был застелен полосатыми половиками этнографического вида. На окнах цвели вездесущие герани. В красном углу' накрытый вологодским кружевом, матово поблескивал телевизор «Рекорд». Я заглянула за печь и обнаружила там железную кровать, холодильник и электроплитку.
– Разве вы не в печи готовите? – удивилась я. Машка объяснила, что печь бабка топит только зимой, а летом использует ее в качестве запасного холодильника. И что вообще-то бабка живет здесь одна, и Машка с матерью ходят к ней в гости, а живут на другом конце деревни. Но я буду жить именно у бабки, потому что у тети Нины нет места.
– А здесь оно есть, ты хочешь сказать? – Я обвела взглядом комнату. – Как я понимаю, кровать бабушкина, значит, мне придется спать на печке?
– Не на печке, а на сундуке. – возразила Машка. – И не 'я', а «мы».
– В смысле?
– Я тоже тут буду жить до твоего отъезда. Мать так сказала. Небось рада от меня избавиться на пару недель...
Я невольно обрадовалась этой новости. За полчаса знакомства Машка успела мне понравиться. Что касается спальных мест – разумеется, мне хотелось бы спать именно на печи, раз уж довелось пожить в деревне. Но я подумала, что на сундуке – не менее романтично.
– А как тут у вас развлекаются? – спросила я, когда мы вышли на крыльцо.
Машка пожала плечами:
– Да никак. Дискотеки в клубе по субботам. Кино показывают... Все обычно. Пьянки-гулянки. Ну, рыбу ловим...
– Ничего. – пообещала я. – скоро вы тут забудете, что такое спокойная жизнь. Только я с начала осмотрюсь...
С осмотром пришлось подождать: на крыльце нас перехватила бабка и загрузила трудовыми заданиями. В доме жизнь кипела ключом. Тетя Нина и с ней толпа еще каких-то сельских обитательниц в честь нашего приезда готовили грандиозное пиршество. У бабкиного крыльца скопилось уже не меньше десятка родственников, и постоянно подходили новые, требуя от мамы и папы, чтобы их узнали и расцеловали.
– Им только повод дай нажраться. – бурчала Машка, глядя на родственников с неприязнью.
За хлопотами незаметно наступил вечер. Родственники переместились в дом, поближе к столу, заставленному чудовищным количеством алкоголя. Усталая и голодная, я сидела на перилах крыльца, глядя, как солнце заходит на зубчатый край леса, и начинала скучать по городу.
– Гелечка, посмотри, какое небо! – раздался за спиной мамин голос. – Бирюзовое!
Небо действительно отливало зеленью, как на картинах Васнецова. К западу его необычный голубовато-зеленый оттенок бледнел и становился прозрачнее, постепенно превращаясь в холодный розовый – словно вино разлилось в морской воде.
– Нет, воздух-то какой! – продолжала восторгаться мама. – Пьянит! Голова кружится!
В небе уже начали появляться звезды. Я подумала, что сегодня ночью городской смог наконец-то не помешает мне увидеть Млечный Путь – один раз я его уже видела, в Сиверской. Небо там казалось перевернутым сияющим колодцем оно было усыпано звездами так густо, что для космической пустоты не оставалось места...
– Послезавтра мы уедем, а ты останешься. – задумчиво сказала мама. – Смотри, не скучай. Бабулю слушайся, по хозяйству ей помогай. Машке в обиду не давайся. Если за грибами в лес пойдете, то обязательно надевай резиновые сапоги и косынку – говорят, есть энцефалитные клещи...
– Да знаю я все, мам, что я, маленькая, что ли?
– ...И гадюки водятся. Речка тут есть, Утка... – Мама вздохнула. – В общем, купайся, загорай, сил набирайся. Мозгу тоже надо отдыхать. Теобальд Леопольдович так и сказал...
– Кто?! – подскочила я.
– Твой учитель, кто же еще. – удивленно взглянув на меня, ответила мама. – Позвонил нам на той неделе и посоветовал увезти тебя из города. На природу, говорит, ее отправьте, или куда-нибудь подальше. Очень, говорит, ваша девочка устала, что негативно сказывается на ее успехах...
«Сволочь старая!» – злобно подумала я, сжимая кулаки. «Увезите ее куда-нибудь подальше!» Ишь, о здоровье моем позаботился! Кто его просил, гнома-переростка?
– Ты ведь действительно устала, Гелечка. Нервная, дерганая, кричишь на всех... Может, сердечные дела не ладятся? – лукаво спросила мама.
– Нет у меня никаких сердечных дел! – рыкнула я, кипя от злости. – Я же сто раз говорила, что всех людей ненавижу!
– Даже Сашу Хольгера?
На мгновение я онемела.
– Что ты сказала?
– Совсем забыла: тетя Наташа звонила перед самым отъездом, просила тебе передать, чтобы ты зашла за фотографией. Самую красивую, говорит, подобрала...
– Какой еще фотографией?
– Сашиной. Ты ведь вроде просила у него фотографию на память?
