Свидетели

Французы не вернулись на ночь в город, ждут утра.

Эту ночь я не сплю. Я обхожу Турель от вала и до верхушки башни. Турель построена крепко, и мы ее еще укрепили. Взять ее невозможно, потребуется не меньше трех месяцев осады.

У меня храбрые и опытные солдаты, и среди них многие знаменитые рубаки — Том Рейд, Дик Хаук, Том Джолли, Черный Гарри.

Я говорю Гарри:

— Почему солдаты не спят? Надо бы им отдох­нуть перед завтрашним днем.

Он отвечает:

— Они боятся, что орлеанская колдунья наложи­ла на них заклятье и все они погибнут. Они говорят, что на ней печать дьявола и оттого она неуязвима.

Я говорю:

— Пусть она покажется на полет стрелы — ника­кой дьявол ей не поможет.

Но он возражает:

— Колдуны не боятся железа — ни меча, ни стре­лы. Их могут уничтожить только огонь и вода.

Мне самому не по себе, но я громко смеюсь и го­ворю:

— Не унывай, Гарри. Мы сожжем ее тело, а прах утопим в реке.

Черный Гарри еще мрачнеет и бормочет:

— Сперва надо ее поймать. А она зачарована.

Я приказываю дать солдатам вина, поднять их дух. Но эти забулдыги, эти пропойцы, не хотят пить. Они боятся, что колдунья силой волшебства отравила вино.

Светает, гаснут звезды, погасли костры в вино­градниках. Огюстен догорел. Серые полосы дыма тя­ нутся под рассветным небом. Все тихо.

Нет у меня привычного подъема перед битвой. Может быть, и я зачарован. И чтобы разорвать эту проклятую тишину, гнетущую паутину молчания, я приказываю начать бомбардировку города. Каменные ядра летят через Луару, пособьют отвагу колдуньиных солдат.

Но уже трубят их трубы, и они идут на приступ. Они тащат лестницы, приставляют их к валу и лезут на нас. Мы сверху обливаем их кипящим маслом, за­кидываем камнями, рубим и колем.

То они прорываются через частокол, то мы снова отгоняем их через ров. Как молния маячит среди них колдунья в белых латах.

Я кричу:

— Кто попадет в нее, тому десять золотых монет. Стрелы летят и не могут ее поразить.

Я кричу:

— Кто собьет колдунью, тому двадцать золотых монет и серебряный кубок в придачу.

Том Джолли выхватывает лук у одного из стрелков. Он натягивает тетиву, и наложенная на нее стрела долго движется вправо и влево за скачущей на коне колдуньей. И вот он спустил тетиву, и стрела ле­тит и, проникнув в узкую щель меж пластинами вонзается в грудь колдуньи, и она падает, и ее уносят.

— Победа! Победа! — кричим мы и бросаемся вперёд.

Французы бегут, и мы преследуем их до самых развалин Огюстена.

Колдунья убита, дьявол не помог ей. Заклятие снято, и победный рев наших труб доносится за реку.

Уже французы повернулись спиной, готовы бе­жать, когда внезапно колдунья появляется вновь. Она верхом на коне, и нету стрелы в ее груди. Эта стрела была о четырех острых зазубринах, такую не вытащишь из тела. Дьявол, дьявол помог своей слу­жанке, оживил мертвую.

Французы снова перед валом Турели.

Уже наступают сумерки, и в полумраке ярко белеет знамя колдуньи. Только что оно было в руках ее оруженосца. Сражаясь, он кому-то передал его. Зна­мя скрылось во рву, и за высоким валом его не видно. Колдунья прыгает в ров, хватает свое знамя, взби­рается на вал и кричит, ее голос доносится до нас:

— Когда знамя коснется стены — все наше! Поднимается ветер, качнул белое полотнище. Зна­мя касается стены.

Моими солдатами овладевает ужас. Мы бежим че­рез доски настила над взорванным мостом и укры­ ваемся в маленьком форте перед Турелью.

Ведьма кричит мне:

— Гласдэл, Гласдэл, сдавайся! Жаль мне тебя и твоих!

И вдруг мы видим плывущее по реке пламя.

Барка, наполненная деревом, хворостом, смолой, горит высоким костром. Она плывет по течению и останавливается под мостом, и огонь охватывает дос­ки настила, охватывает нас огненным кольцом.

Мы горим! Горим! И мост под нами рушится, и мы падаем в реку, и тяжелые латы тянут нас ко дну.

Мои латы были самые тяжелые.

Глава седьмая

ГОВОРИТ

ЖАК ЛЕ БАЛАФРЭ

Я — Жак, по прозвищу ле Балафрэ, что значит «человек со шрамом на лице». Заработал я этот шрам не в честном бою, а любимый мой друг полоснул меня поперек носа ножом, которым резал сыр. Было это по пьяному делу, нас растащили, и мы помирились.

Я солдат. А ушел я из деревни в солдаты, потому что мне деревенская жизнь не пришлась по вкусу. Что ж это такое? Трудишься, работаешь не разгибая спины, а придут проклятые англичане и все дочиста заберут. Нет, уж лучше быть волком, чем овцой.

Пятнадцать лет я служил под начальством мно­гих капитанов, а уж лучше капитана Боскью ни од­ ного не знал. Вот уж это был капитан из всех капитанов. Лев рыкающий! Мы при нем жили не тужили, плащи поверх лат были у нас шелковые и бархатные. За одну ночь проигрывали в кости все, что в кошеле звенело. Ничего не жалели, знали, что достанем.

Было это летом, годов двенадцать тому назад, когда Боскью взял город Компьен. Налетели мы ненароком, захватили бургиньонов врасплох, и тут мы по­праздновали. Все пригороды пожгли, подожгли пол­города. Такое адово пламя поднялось к небу — надо думать, в Париже это зарево было видно.

Жители выскакивали из горящих домов, тащили свое добро, что поценнее, а тут мы их хватали и кого убивали, а с кого требовали выкуп и дочиста их обо­брали. Вот это была жизнь!

После англичане отбили Компьен обратно, но мы с ними вели переговоры. Если они выпустят гарни­ зон, мы сдадим им город без боя. Они согласились. Мы открыли им ворота, ушли нетронутые. А что уж там с горожанами дальше было, это не наше дело.

Конечно, за пятнадцать лет всякие бывали капи­таны; при одних было лучше, при других хуже. Но так случилось, что нынешней весной мы с моим ка­питаном не поладили. Не нравился он мне. Я и сбе­жал из его полка и очутился как бы не при деле.

А тут я услышал, что дофин собирает в Блуа боль­шое войско идти бить англичан, которые осадили Орлеан. Я и подался в Блуа.

Я так рассчитал, что с англичан ли, с орлеанцев ли какая ни на есть добыча будет. А я в то время сильно издержался, даже обносился весь — надо было подзаработать. Конечно, могло случиться, что меня там покалечат или убьют. Так уж такая наша служ­ба. Но я об этом не очень задумывался.

У нас в Блуа ходили слухи, что командовать на­шими войсками в Орлеане будет девушка Жанна. И будто она строгих нравов и требует, чтобы все бы­ло в порядке и никакого пьянства, никаких игр, ни­чего такого. Рассказывали, что она какую-то женщину из тех, которые всегда тащатся в обозе за вой­ском — всякие там прачки, и кабатчицы, и плясу­ньи,— будто она такую женщину собственноручно по­била