Пошла в баню париться, —
Братья, возликуем!..
И, как баба умная
Взяла пук мочала...
Песня эта длинная, —
Начинай с начала!
И опять повторяется то же самое, как в песне «у попа была собака». Вот вам и вся Вера Ивановна...
Признаюсь, я и тогда, так же как и сейчас, не понимаю, в чем соль этой нелепой характеристики. Одно несомненно, что в нее было вложено, на мой взгляд, много какой-то бессильной и буззубой злобы, причина которой мне неясна... Я знаю, что когда-то давно В. И. Засулич встретила молодого тогда еще Ленина, ставшего в ряды эмиграции, с отменным участием и теплотой, о чем мне говорил кто-то из членов семьи Ульяновых с восторгом...
Решили попытать счастья и в Лондоне. Местная полиция славилась безразличным отношением к революционерам, и не только к зарубежным, но и к немногим британцам, попадавшим в ее поле зрения. К тому же в Лондоне имелась прекрасная почтовая связь, а местные музеи, библиотеки и картинные галереи были ничуть не хуже, чем в любом крупном европейском городе… В один из апрельских дней 1902 года сошли на перрон лондонского вокзала Виктория. У вокзала Ульяновы сели в двухколесную повозку и поехали в район Сент-Панкрас. Российский эмигрант и сторонник «Искры» Николай Алексеев заранее снял для Ульяновых квартиру в доме номер 30 на Холфорд-сквер. Неподалеку, на Сидмаут-стрит, нашли себе жилье Мартов, Потресов и Засулич.
В то же ли утро (после моего приезда) или на другой день я совершил с Владимиром Ильичем большую прогулку по Лондону. Он показывал мне с моста Вестминстер и еще какие-то примечательные здания. Не помню, как он сказал, но оттенок был такой: «Это у них знаменитый Вестминстер». «У них» означало, конечно, не у англичан, а у правящих классов. Этот оттенок, нисколько не подчеркнутый, глубоко органический, выражающийся больше в тембре голоса, был у Ленина всегда, когда он говорил о каких-либо ценностях культуры или новых достижениях, книжных богатствах Британского музея, об информации большой европейской прессы или много лет позже — о немецкой артиллерии или французской авиации: умеют или имеют, сделали или достигли — но какие враги! Незримая тень господствующего класса как бы ложилась в его глазах на всю человеческую культуру, и эту тень он ощущал всегда с такой же несомненностью, как дневной свет.
Потом Владимир Ильич раздобыл через объявления двух англичан, желавших брать обменные уроки, и усердно занимался, с ними. Изучил он язык довольно хорошо.
Джордж Реймент, дававший в Лондоне Ленину и Крупской уроки усовершенствования английского языка, вспоминает, каков был быт семьи Ленина: «Больше всего эта семья меня поразила какой-то жуткой неприспособленностью к бытовым проблемам. В их квартире было постоянно неубрано, словно хозяева собираются вот-вот куда-то переехать. Я ни разу не видел, чтобы Крупская занималась по хозяйству». И по признанию того же англичанина: «Крупская — ужасно некрасивая, сутулая, выглядевшая много старше своих лет женщина, впрочем не без насмешливой хитринки в глазах, — сначала тоже пыталась усовершенствовать свою разговорную английскую речь, но, убедившись, что эта работа для нее слишком изнурительна, вскоре бросила».
Надежда Константиновна была слишком занята общественными делами, чтобы тратить много времени на возню с хозяйством, а мать ее, Елизавета Васильевна, была плохого здоровья, часто прихварывала и очень не любила кухонную возню и тяготилась ею.
Каждое утро, перед тем как начать читать газеты, писать, словом, начинать день — он наводил порядок в своей комнате. На то, что делалось в других частях квартиры, он, по выражению Крупской, смотрел «отсутствующими глазами», в той же комнате, где читал и писал, беспорядка не переносил. Масса книг, повсюду с ним передвигавшаяся, располагалась не только на полках, этажерках, но часто и на полу. В этой внешней беспорядочности был, однако, установленный им порядок: он знал, что где находится. Нужные ему книги, папки, газеты всегда держал под рукой, в удобном месте. Нигде ни пылинки, ни чернильных пятен. Их он не терпел, как не терпел грязных гранок в типографии его статей. Он называл их «свинством» и требовал, чтобы ему давали другие, чистые.
Не было беспорядка и в его дешевом, но всегда чистом костюме. Плохо держащуюся пуговицу пиджака или брюк иногда укреплял собственноручно, не обращаясь к Крупской. Елизавета Васильевна находила, что он это делал лучше, чем ее дочь. Если на костюме появлялись пятна, он старался немедленно вывести их бензином.
Он больше всего любил порядок, царивший всегда в его кабинете и в его комнате, в отличие, например, от комнаты Мартова: у Мартова всегда был самый хаотический беспорядок — всюду валялись окурки и пепел, сахар был смешан с табаком, так что посетители, которых Мартов угощал чаем, часто затруднялись брать сахар. То же самое творилось и у Веры Засулич...
Около двух часов был перерыв на обед. Хозяйством занималась Надежда Константиновна. Ее кулинарные способности, при наличии других, более важных функций, не давали особенно хороших результатов. Но Владимир Ильич был неприхотлив и ограничивался шутками, вроде того, что ему приходится слишком часто есть «жаркое», имея в виду подгоревшее вареное мясо.
В одно из воскресений я отправился с Лениным и Крупской в лондонскую церковь, где социал- демократический митинг чередовался с пением псалмов. Оратором выступал наборщик, вернувшийся из Австралии. Он говорил о социальной революции. Затем все поднимались и пели: «Всесильный боже, сделай так, чтобы не было ни королей, ни богачей». Я не верил ни глазам, ни ушам своим. «В английском пролетариате рассеяно множество элементов революционности и социализма, — говорил по этому поводу Ленин, когда мы вышли из церкви, — но все это сочетается с консерватизмом, религией, предрассудками и никак не может пробиться наружу и обобщиться».
В Женеву он попал к самой середине зимы. На улицах было пусто, безлюдно, озеро замерзло, и над городом нависли тяжелые тучи. «Я чувствую, — говорил он, — что приехал сюда для того, чтобы быть похороненным».
Владимиров (один из творцов канонизированной биографии Ленина. —
