кто потом, после 1917 года, заняли крупный пост, было «немало» таких, которые, чтобы не погибнуть с голоду, занимались перевозкой вещей швейцарских туристов. Я лично знал всех большевиков, живших в то время в Женеве. Из них только один занимался перевозкой туристов — это автор этих строк. Другие большевики считали эту работу делом их унижающим.
В книге «Встречи с Лениным» Валентинов рассказал об Ильиче уникальную историю из бытовой жизни. В Женеве Валентинову жилось нелегко и ему даже приходилось наниматься перевозить вещи, чтобы заработать деньги на пропитание. Однажды он подрядился доставить в ручной повозке багаж какому-то небедному меньшевику из города на дачу под Женевой. Доверху загрузив повозку, молодой человек двинулся в путь, но скоро понял, что не рассчитал силы. Трудно было даже удерживать телегу параллельно земле, иначе она опрокидывалась назад, увлекая за собой извозчика. Но самое страшное было в другом: отдыхая, нельзя было положить оглобли, ибо с их стороны в повозке не было заградительной доски — груз немедленно скатился бы на землю. Поэтому на остановках надо было опускать заднюю часть повозки, но в такой позиции оглобли взметались почти вертикально и вернуть их в нормальное положение было весьма затруднительно.
Была весна. Солнце пекло уже немилосердно. На Валентинове было тяжелое черное пальто, в котором он обливался потом. А почему бы не снять пальто? Под ним — костюм, купленный, кстати, по настоянию Ленина на партийные деньги, но пришедший в негодный вид, весь в прорехах. Когда Валентинов ощутил, что руки и спина полностью онемели, он еле подкатил повозку к тротуару возле какого-то кафе и опустил ее наземь. Оглобли встали на дыбы. Ну и черт с ними! Все равно нужно отдохнуть... В эту минуту Валентинов увидел... Ленина, на лице которого промелькнуло удивление;
— А где жена? — спросил Ильич.
— При чем тут жена, — ответствовал извозчик.
— Как при чем? Вы ведь куда-то переезжаете? — Ленин явно не знал о промыслах Валентинова.
— Неужели вы думаете, что все это добро мне принадлежит?
Узнав в чем дело, Ленин потребовал, чтобы Валентинов зашел с ним в кафе подкрепиться перед дальнейшей дорогой. Там он спросил, как далеко до места назначения багажа. С помощью хозяина кафе выяснили, что тащить повозку предстоит еще несколько километров.
— Ну, — сказал Ленин, — не знаю, как вы с вашей задачей справитесь. Вы сделали, вероятно, два километра и совсем выдохлись. Что же останется от вас после последующих? Видно, придется мне писать некролог и указать, что товарищ Самсонов (псевдоним Валентинова. —
— Десять франков.
— Возмутительно! Фиакр за такое расстояние взял бы с него не меньше двадцати франков.
Валентинов резонно возразил, что, бери он по тарифу извозчиков, обращались бы за помощью к ним, а не к нему. Ленин с этим согласился, но самым строгим и серьезным голосом сказал:
— Все равно меньше пятнадцати франков брать не должны...
Уплатив за две чашки кофе и сандвич, которыми подкрепился Валентинов, Ильич вышел с ним из кафе: «Хочу немножечко вам подмогнуть». Повозка стояла, задрав кверху оглобли так, что дотянуться к ним было нельзя — предстояло прыгать. Двадцатипятилетний Валентинов и тридцатичетырехлетний Ленин занялись этим. «Ленин прицелился на одну оглоблю, я — на другую, — вспоминал извозчик. — Прыгнули — и неудачно: повозка качнулась, но не опустилась. Толстый хозяин кафе стоял у дверей и смеялся. Еще один прыжок — и повозка выпрямилась. Ленин с каким-то торжеством произнес: «Ну, вот видите, готово!» Я начал, как говорится, рассыпаться в благодарностях, но Ленин, оборвав меня — «пустяки», скомандовал: «Двигайтесь, тащите, я вам еще подмогну».
Однако Валентинов чувствовал себя крайне неловко, да и держать каждому по оглобле, толкая друг друга, было неудобно. Поэтому он взмолился:
— Владимир Ильич, даю честное слово, везти вдвоем больше не буду. Прошу вас, бросьте и идите домой. Или, если хотите отбить у меня десять франков, — везите один.
Ленин согласился не сразу («Но что вы будете делать, если в пути придется даже не раз останавливаться? Вы один выпрямить ее не будете в состоянии»). Но, наконец, увидев непреклонность Валентинова, сдался. Уходя, напомнил:
— Не забудьте, не менее пятнадцати франков!
«Тронутый таким дружеским отношением ко мне Ленина, — писал Валентинов, — мог ли я тогда... предполагать, что человек, тащивший со мной повозку, нагруженную рухлядью, будет основателем на месте империи царей особого типа государства, перевернувшего все соотношение мировых сил?»
Конец истории таков. Прибыв по месту назначения, Валентинов рассказал нанявшему его меньшевику о том, что лично Ленин помогал ему тащить повозку. Потрясенный, тот «превратился в медовый пряник». Не позволив извозчику разгружать багаж, он сам стал вносить вещи в дом, а супруга его пригласила Валентинова пить чай с конфетами, не преминув информировать, что ее муж симпатизирует и меньшевикам и большевикам. А когда Валентинов уходил, хозяин, принося благодарности и извинения, сунул ему в руку пятнадцать франков. То есть сумму, назначенную Лениным!
Расписывают нашу жизнь как полную лишений. Неверно это. Нужды, когда не знаешь, на что купить хлеба, мы не знали. Разве так жили товарищи эмигранты? Бывали такие, которые по два года ни заработка не имели, ни из России денег не получали, форменно голодали. У нас этого не было. Жили просто, это верно.
Сам Ленин накануне Октябрьской революции в одном из своих произведений громко, ясно, твердо всему миру заявил, что он никогда не испытывал нужды. Но он подвизался в среде, утверждавшей, что верблюду гораздо легче пролезть в игольное ушко, чем богатому, не нуждающемуся человеку, войти в Царствие Небесное. По этой причине, едва успел скончаться Ленин, едва успели мощи его быть возложенными в мавзолей на Красной площади перед Кремлем, как спонтанно стала создаваться легенда о бедной жизни и большой нужде, которую пришлось испытывать «Ильичу». Авгуры, подхватив эту легенду, превратили ее в канон.
Да и в Европе он жил с комфортом, как и подобало среднему буржуа; там он успел спустить три весьма крупных состояния, которые в разное время сами плыли ему в руки.
Трудно было, например, Николаю Васильевичу Сапожкову (Кузнецову); он с женой нашли работу — красить глиняную посуду какую-то, но зарабатывали гроши, и видно было, как у этого здорового человека, высокого силача от голодовки постепенно ложились на лицо морщины, хотя никогда и не жаловался он на свое положение. Много было таких случаев. Тяжелее всего был случай с т. Пригара, участником Московского восстания. Жил он где-то в рабочем предместье, и товарищи мало знали о нем. Раз приходит к нам и начинает возбужденно, не останавливаясь, говорить что-то несуразное — о колесницах, полных снопами, о прекрасной девушке, стоявшей на колеснице, и т. п. и т. д. Явно человек с ума сошел. Первая мысль была: это от голода. Мама стала спешно готовить ему, побледневший Ильич остался с Пригарой, а я побежала за знакомым доктором-психиатром. Он пришел, поговорил с больным, потом сказал, что это — тяжелая форма помешательства на почве голода; сейчас ничего, а когда перейдет в манию преследования, может покончить с собой, тогда надо следить. Мы даже адреса его не знали. Бритман пошел провожать его до дому, но Пригара дорогой от него ушел. Подняли на ноги нашу группу — пропал человек. Потом нашли его труп в Сене с привязанными к шее и ногам камнями — покончил человек с собой…
