Том 12. Стихотворения

СИЛА ВЕЩЕЙ

Пусть честный человек пред подлецом склонен;
Пусть грязь в истории; империя и трон
Пускай косят с Парье, хромают с Талейраном;
Пусть видят «божий перст» указкой шарлатанам;
Пусть вместо посоха дубину папа взял;
На Поле Марсовом Убийство-генерал
И Кража-адъютант пусть блещут на параде;
Пусть принц, в своем дворце укрытый, как в засаде,
Как бы на острове неведомом пират,
Стрелять, насиловать, рубить и грабить рад;
Пусть, колотя в тамтам, Христовы бонзы с жаром:
«Вратам отверзнуться!» — вопят перед Суфларом;
Пусть преступлению кадят во всех листках —
В тех, где строчат Ромье с бокалами в руках,
В их золотом дворце, средь пиршеств и объятий,
И в тех, где жуликов бодрит святой Игнатий;
Пусть в подлых тех судах, где, оскорбляя взгляд,
Два разные Моро — с одним лицом — сидят,
Под градом тумаков сгибаются законы;
На койке лагерной пускай центурионы
Над справедливостью насильничают всласть;
Пусть царь творения ничком спешит упасть
Пред волком, что успел вскочить на трон имперский;
Пусть холод ужаса, смех обрывая дерзкий,
Отображает все, что видим мы кругом;
Пусть саблей торг ведет Опуль, Кюшваль — пером;
Пусть в жалких копиях великие бандиты
Воскресли; пусть сенат, лакеями набитый,
Низкопоклонствует, — столь подлый мамелюк,
Что возмутились бы Махмуд или Сулук;
Коль верят в деньги лишь, коль бог — кошель, пусть
в алом
Наряде сам Гуссе гуляет кардиналом;
С Фемидой дряхлою пусть меж ослизлых стен, —
Там, где Монжи бубнит, — как с девкой, спит Мандрен;
Пусть на Сибура желчь струит Вейо и рядом
Монталамбер, присев на паперть, брызжет ядом;
Пусть во дворец на бал сзывают явных шлюх,
Чьи платья лишь вчера, шурша, дразнили слух
На улицах, — подруг ландскнехта с носом грека;
Гайнау в Брешье пусть был яростней Лотрека;
Пусть от Босфора и до Гибралтара вспять
Ползет Наполеон, грозивший наступать:
Орел ведь очень стар, подагрою томится
Маренго, Эсслинг — сед, прострел у Аустерлица;
Пусть оба, наш тиран и русский царь, дрожат, —
Медведи, что, боясь, друг друга съесть хотят;
Пусть, распушив султан, на скакуне горячем
Блистает Сент-Арно, кося глазком палачьим, —
Талантливый мясник и лицедей притом;
Пусть прячется Париж и чванится Содом;
Уден и Эскобар одной пусть мажут мазью;
И пусть благодаря всем этим, полным грязью,
Блестящим подлецам, ужасным как чума,
Спешащим из церквей в игорные дома,
Всем этим жуликам, прохвостам, подлипалам
Святой Варфоломей сменился карнавалом, —
Все это для тебя, Природа, жалкий вздор!..
Праматерь общая! Ты, вскинув кроткий взор,
Сидишь у наших врат загадочной Изидой,
Кибелой дряхлою и свежею Иридой;
Все наши мерзости, свершаемые тут,
Перед лицом твоим, как мрак ночной, прейдут.
Не все ль тебе равно, шута или тирана
Посадят возглавлять соборы Латерана?
Декабрь, закон в руках у пьяной солдатни,
Бутылки битые средь красных луж резни —
Тебе ничто: своим ты следуешь законам.
Когда рабочий люд, в оцепененье сонном,
Забыл, как верную вгоняют пулю в ствол,
И вольный наш народ надел ярмо, как вол,
И мой упорный дух, что к вечной цели правит,
Горчичники стихов на летаргию ставит, —
Ты тоже спишь… Порой тюремных стен заслон
Несчастных узников пропустит скорбный стон,
Которых в кандалах томят Руэр с Барошем
(Лакей ведь может стать и палачом хорошим):
Из грязи их сердца, но в них гранит найдешь;
Тут стих взовьется мой, и, чтоб визжал Барош,
Я для бича ремней нарежу из Руэра, —
Но равнодушна ты; из твоего кратэра
Струится жизнь и вновь течет в него волной;
Ты позволяешь все: и заговор ночной,
И нож, и кровь, и Рим, распятый Ватиканом,
И в кандалах Париж, и принцев с их капканом,
С приманкою присяг, и сети пауков,
И возмущенный вопль взволнованных умов;
Уйдя в спокойствие, храня все ту же позу,
В конюшнях Авгия ты гнить даешь навозу,
Тому, что свергли мы, даешь возникнуть вновь
И в жилы дряхлых зол вливать живую кровь,
А Франции — дрожать перед последним вздохом,
А проституткам петь, а трусам и пройдохам
По норам прятаться, кротам забыть про свет, —
Чтоб льву рычащему завидовал поэт!