печать, Гюго изображает изданный Коммуной декрет о заложниках как признак свирепости и жестокости коммунаров, тогда как в действительности этот декрет был лишь вынужденным ответом на жестокие репрессии версальцев. Общеизвестно, что одной из важнейших причин гибели Коммуны была ее чрезмерная гуманность и снисходительность по отношению к злейшим врагам народа, которые впоследствии отплатили коммунарам за эту гуманность невиданным в истории разгулом белого террора.
Глубоко ошибочная позиция писателя в эти решающие дни вызвала разочарование народных масс. Неудивительно поэтому, что на выборах в Национальное собрание в июле 1871 года В. Гюго, баллотировавшийся в Париже, собрал всего 57 тысяч голосов вместо 214 тысяч, полученных им на февральских выборах того же года, и не был избран.[60]
Как мы видим, Гюго не сумел понять великой исторической роли Парижской Коммуны, открывшей новый период в истории — период начавшегося упадка капитализма, период мощных ударов пролетариата по капитализму; однако он страстно и настойчиво боролся против чудовищного террора победителей и злобных выпадов международной реакции. Так, когда бельгийское правительство объявило, что оно не признает коммунаров политическими изгнанниками и выдаст их версальским палачам, Гюго, находившийся в Бельгии, возмутился этим проявлением классовой ненависти к коммунарам. В газете «Эндепанданс бельж» он поместил резкий протест против решения бельгийского правительства и заявил, что если любой коммунар, бежавший в Брюссель, постучится к нему в дверь, он откроет ему и предоставит убежище. В его доме изгнанник будет неприкосновенен.
Ответом на это выступление Гюго было бандитское нападение брюссельской «золотой молодежи» на его квартиру, последовавшая за этим высылка Гюго из Бельгии и поток ненависти, обрушившийся на него со страниц буржуазных газет Франции и всего мира.
В обстановке кровавого террора Гюго вел упорную, неустанную, последовательную борьбу за амнистию коммунарам. Он неоднократно подчеркивал, что коммунары — не преступники, а революционные бойцы, и сравнивал их с деятелями 1793 года.
В 1876 году в речи, произнесенной в сенате, Гюго потребовал полной амнистии героическим коммунарам. В этой речи он, быть может даже невольно, вскрыл классовый характер буржуазного суда. «Виселицы в Сатори, Нумеа, — говорил он, — восемнадцать тысяч девятьсот восемьдесят четыре осужденных, ссылка на поселение и с заключением в крепости, принудительные работы, каторга в пяти тысячах миль от родины — вот как правосудие карало за 18 марта! А что сделало правосудие в ответ на преступление 2 декабря? Оно присягнуло этому преступлению!»
Доводы Гюго, разумеется, не убедили буржуазных политиканов, и сенат почти единогласно отверг предложение об амнистии коммунарам. Члены буржуазного парламента вновь продемонстрировали свою лютую ненависть к трудовой героической Франции. Однако старый поэт продолжал упорную борьбу за амнистию до тех пор, пока она не была, наконец, объявлена (1880). О чем бы ни говорил и ни писал Гюго в эти годы, он все сводил к одному итогу — необходимости провозглашения амнистии. Недаром он сам сравнивает себя с Катоном, так же настойчиво повторявшим слова о необходимости разрушения Карфагена. Борьба Виктора Гюго за амнистию коммунарам, против белого террора составляет славный апофеоз его общественно-политической деятельности.
В 70-е годы, как и прежде, Гюго страстно борется против вдохновителей монархической и католической реакции, за окончательное утверждение во Франции демократического республиканского строя.
В 1877 году монархисты, возглавляемые тогдашним президентом республики маршалом Мак-Магоном, готовили низложение республиканского режима. 16 мая 1877 года Мак-Магон уволил в отставку правительство буржуазных республиканцев, опиравшееся на большинство палаты депутатов, и сформировал новое министерство Бройля, составленное из монархистов.
Готовясь к военному перевороту, Мак-Магон издал приказ по армии, где говорил о своей «миссии», которую он исполнит «до конца».
Возникла реальная угроза существованию республики. Гюго понял, к чему стремился Мак-Магон, и начал решительную борьбу против происков монархистов. В нескольких речах, произнесенных в сенате, он разоблачил монархических заговорщиков.[61]
Гюго подчеркивал, что опорой в его борьбе служат подлинные демократы-республиканцы и в первую очередь рабочие. «Нынешний час таит в себе угрозы; возможно, что период тяжелых испытаний наступит вновь. Мы будем поступать так же, как поступали до сих пор. Мы тоже пойдем «до конца», — писал он.
В связи с тем, что создавшаяся в тот момент обстановка весьма походила на обстановку кануна бонапартистского переворота 2 декабря 1851 года, Гюго счел необходимым немедленно опубликовать свою книгу «История одного преступления», разоблачавшую преступление Луи-Бонапарта и его сообщников. Своей книге Гюго предпослал следующие многозначительные слова: «Эта книга больше чем своевременна, она необходима. Я публикую ее».
Благодаря росту политической активности трудящихся масс попытка государственного переворота потерпела крах, и Мак-Магон был вынужден с позором уйти в отставку.
Большое политическое значение и особую актуальность имеют выступления Гюго в защиту мира.
В девятнадцатом столетии друзья мира еще не опирались в своей деятельности на широкие слои народа. Потому они не смогли достигнуть плодотворных результатов. Разумеется, их нельзя сравнивать с могучей армией мира, созданной в наши дни передовым человечеством.
На протяжении нескольких десятилетий Гюго в многочисленных статьях и речах, произнесенных на политических митингах и международных конгрессах, последовательно выступал за мир, прочное сотрудничество, экономические и культурные связи между народами. Политике силы, колониальных грабежей и войн он противопоставляет политику мира, свою оптимистическую веру в светлое будущее человечества, свой идеал — социальное равенство внутри стран и взаимную дружбу между народами. При этом, однако, в социальных прогнозах Гюго, как и во всем его мировоззрении, мы видим много наивного утопизма.
Передовые идеи Гюго сохраняют свое значение и в наши дни. Мужественный голос писателя- трибуна присоединяется сегодня к миллионам голосов простых людей, борющихся за мир.
Гюго, по его собственному признанию, в течение всей своей жизни «сеял зерна мира». Начиная с 40-х годов, когда он выступил как активный политический деятель, тема мира становится одной из центральных проблем его художественного и публицистического творчества.
В августе 1849 года происходил Парижский конгресс друзей мира, на котором присутствовали представители передовой интеллигенции многих стран: писатели, философы, публицисты, служители культа — люди различных политических и религиозных убеждений, объединенные одним желанием — устранить угрозу войны. Гюго был избран председателем конгресса.
В своей речи он с чувством горечи говорил о том, что если бы миллиарды, ассигнованные на войну, были отданы делу мирного созидания, это привело бы к обновлению всей земли, к уничтожению нищеты и голода, царящих среди широких масс трудящихся: «Если бы… эта колоссальная сумма, сто двадцать восемь миллиардов, была употреблена таким образом… знаете ли вы, что бы произошло? Лицо мира изменилось бы. Русла рек были бы углублены, перешейки перерезаны каналами, а горы — туннелями, оба континента покрылись бы густой сетью железных дорог, торговый флот всех стран увеличился бы во сто раз, и нигде уже не было бы ни засушливых степей, ни полей под паром, ни болот».
Писатель указал на необходимость рассеять подозрительность и недоверие, еще существующие между народами, ибо эти чувства искусственно раздуваются злонамеренными людьми; политика силы должна уступить место мирным переговорам между равноправными и суверенными нациями: «Отныне цель разумной и правильной политики должна заключаться в том, чтобы признать права всех наций, воскресить историческое единство народов и путем установления мира во всем мире навеки сочетать это единство с цивилизацией… заменить сражения переговорами и, наконец, — в этом выражено все, — навсегда оставить за справедливостью то последнее слово, которое в старом мире принадлежало грубой силе».
Выступления Гюго в защиту мира выходили за пределы обычного пацифизма. Идею мира он
