Мелкие облегченно кивают:
– Нету!
Боятся заблудиться, что ли?
В итоге иду я. Самый старый с самыми молодыми.
Ну, во-первых, хоть согреюсь. Во-вторых – посмотрю на этот самый Апраксин. В-третьих – узнаю, где тут магазин. В-четвертых – посмотрю расписание электричек. И, наконец, в-пятых – куплю нормальной водки. И нормально куплю. Не одну бутылку.
Достаю солдата из рюкзака. Оставляю мешок пока тут. Чего его с собой таскать? Поднимаюсь на отвал. Едва не сбрасывает ветром – чего-то он усилился.
И снова нагибаюсь под ноги. Еще одна кость. На этот раз предплечье. А рядом вторая. И берцовочки вниз. И мелкие – от ступней.
Пошли поисковика за водкой – он бойца и поднимет.
– Эээй! – ору. – Кто бойца подымать будет?
Потом встаю на колени, проверяю землю. Дождь стучит по капюшону и козырьку кепки. Рядом с бойцом – чернильная ручка малахитового цвета с латунным пером. На пере – серп и молот и число «1936». Один из мелких – Антон, кажется, – остается тут.
Мы идем дальше.
Вот он – Апраксин Бор. Метрах в пятидесяти от косточек – дачи стоят. На косточках и стоят. Интересно, а когда дачники свои огороды копают – они бойцов находят тут?
И через десять минут мы в центре цивилизации. Асфальт. Машинки проезжают. Музыка из этих машинок. «Тынц, тынц, тынц!» Я – попаданец. Из сорок второго в две тысячи одиннадцатый. На нас – мокрых и очень грязных – не обращают внимания. Бомжи и бомжи. Мало ли тут таких? Ага…
Нормально все, жители двадцать первого века. Мы сейчас вашего спирта купим – обратно в свой двадцатый. Мы живем в прошлом. Не волнуйтесь. Мы тут так – в гостях.
– Здрасьте, барышня! – это я продавщице в магазе. – Водка есть в литровых? Желательно паленая…
– Есть, пожалуйста, «Белуга».
«Белуга» стоит тут восемь сотен за литр. Подозрительно дешево. Пэтэушник едва в обморок не падает от цены.
– А чо эта дорого-то так, эта, а? Чо а?
– А это мы с базы напрямую возим, – машинально отвечает «барышня» и тут же понимает, что фигню сморозила.
– А она точно паленая? – с серьезной миной продолжаю я.
– Да, конечно, еще никто не жаловался…
Я хихикаю про себя.
И беру какой-то «Кедровой» по сто восемьдесят за литр. Пять литров. И флегматично запихиваю бутылки в рюкзак. Потом внезапно вспоминаю старый анекдот и прошу две конфетки. Поворачиваюсь к пэтэушнику и говорю ему:
– Три брать не будем. А то опять стошнит.
Он не знает этого анекдота и замирает от ужаса. А потом берет полторашку пива. Дурак. Пиво на таком ветру нельзя пить. Только водку. Паленую.
Когда я вышел, то пацан спросил. Торжественно так спросил. И как-то сакрально:
– А зачем так много?
– Конфет-то? Так нас же много…
После этого он молчит всю дорогу и о чем-то размышляет.
А я просто возвращаюсь в сорок второй.
Пока ходили – ничего не произошло. Бойца с ручкой добрали. Подняли и еще одного. Зайцу повезло – наткнулся на лимонку. На щуп нашел. А лимоночка – в кармане. И полный набор – крупные кости и даже с черепом. Медальона опять нет.
Ну, вот теперь можно и нормально пожрать.
И только сели за курганом – дождь внезапно закончился. Ангелы решили, что мы заслужили пообедать без воды сверху…
Степка достал две упаковки армейского пайка.
Мы – банку тушенки, пять головок лука, буханку хлеба. И трехлитровый термос с чаем. Его Змей с собой таскает. Ну и сало, само собой. Без сала в такую погоду жить невозможно.
Пэтэушники ничего с собой не взяли. Дети – уроды. Прав Еж. Жрут больше всех, а еду добывать не умеют. Пришлось обматерить. Впрок. Так-то бы, чисто педагогически, оставить их голодными – будут думать в следующий раз.
На пайки молодежь сделала стойку: интересно им – а что там такое? Консерва рыбная, консерва мясная. Галет кучка, пакетик чая, парочка кофе. Витаминный напиток.
И еще таблетки сухого спирта.
Юди делает ямку под него. Степка тем временем открывает банки.
Разводим в ямке огонь. Ставим на него сначала одну банку. Дожидаемся, когда сало растает.
А потом макаем в нее хлеб, передавая банку по кругу. Заедаем дольками лука. Запиваем чаем с водкой. Вот это – самая вкусная на свете еда – макать хлеб в растопленный жир тушенки и запивать его горячим сладким чаем с водкой. И никакие суши с профитролями рядом не стояли.
И разговариваем.
– Слышь, пацан, а ты на кой хрен пиво взял?
– Так вкусно же!
– Ты же обоссышься сейчас со вкусного-то! – лошадино ржем над пареньком.
– А мы водку не пьем…
– Хе… Ты вообще… Первый раз, что ли?
– Ага! – в голосе пэтэушника жизнерадостный восторг щенка.
– Ты вообще зачем сюда поехал? – спрашиваю я, с хрустом пережевывая лук с салом.
– Пряжку хочу найти. Немецкую. Чтобы там надпись – «Гот минс унс».
– Мит унс, – машинально поправляет его Васька и ухмыляется.
А мы замолкаем… Только я продолжаю:
– А нах?
– В городе носить буду! На ремень надену!
– Встречу в городе – уебу лопаткой, – Буденный не смотрит на пацана. Он макает хлеб в горячий жир тушенки. Потом утирает подбородок и повторяет: – Уебу. Понял?
– А чо? А? – удивляется пацан.
– Ничо а, блять ты такая. Просто так.
– Нацик, что ли? – спокойно говорит Еж, хрумкая галетой. Когда Еж спокоен – жди беды.
Парень вдруг теряется.
– Нацик… – констатирует факт Юди. – Тут его прикопаем или?
– Оглянись, что видишь вокруг? – это уже я подал голос.
– Ээээ… Поле.
– А кто на нем лежит?
– Мы вот сейчас лежим…
– Идиот ты, – говорит Дембель.
Я продолжаю разговор, не обращая внимания на реплики:
– Бойцы тут лежат. Русские бойцы. Так?
– Ну… Да…
– А ты хочешь носить пряжку немца, который этих бойцов убивал? Что бы они, эти бойцы, с тобой сделали, если бы встретили в Кирове сорок второго?
Молчание. Только ложки скребут по банкам.
– Позже прикопаем. После захоронения, – опять вздыхает Юди. – И билет сдадим. А бабло пропьем!
