И стук гробов в могиле.
Хочется ударить по ноутбуку кулаком, палкой, лопатой – да чем угодно.
Но я этого не делаю. Я – трушу. Я ухожу к столикам. Бросьте в меня камень. Обезболивающая жидкость протекает водой. Еще раз подхожу. Еще раз.
А это уже «Маленькая ночная серенада» Моцарта? Тоже ничего.
Все-таки я – трус. Поэтому делаю вид, что все так и надо. Подходят тамбовские офицеры. Мы договариваемся на встречу вечером у них в лагере.
Аве, Мария… Грация плена… Мария, грация плена…
Наконец гробы уложены. Комья земли скинуты. Экскаватор, заглушая «Аве Марию», а потом «Зеленые рукава», рычит ковшами, укладывая могилу аккуратным прямоугольником.
Через несколько минут под звуки шотландской народной музыки – в исполнении Лондонского симфонического оркестра – могила почти готова.
Почти…
Остается малое.
Поисковики в своих поношенных камуфляжах плотным кольцом окружают могильный холм. Плечом к плечу. Без команды встаем на колени. Чиновничья музыка наконец-то выключается. За спиной клацают затворы «калашей».
Запеваем, после трех выстрелов холостыми…
Тихо поем…
Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает.
Две сигареты бросаю на могилу. Закуренную – втыкаю в могильный холм.
Солдатская свеча медленно тлеет над свежей землей…
По кругу идут поминальные фляжки. А на следующем куплете кто-то замолкает. Кто-то отворачивается. Кто-то помнит о том, что из песни слов выкидывать нельзя, и продолжает:
– Слава России! – вдруг орет кто-то. Меня словно выдергивают из войны.
– Слава России! Потому что мы – русские!
Пьяный до потери сознания какой-то поисковый козел начинает орать непотребщину про «жидов и масонов».
Майдан Кусаинов, командир алматинского отряда, – тот самый, кто поставил «Журавлей» на повороте, – мягко пытается остановить ужравшегося в хлам придурка:
– Слава и Казахстану тоже… Мы же тоже…
Козел его не слышит, выкрикивая бессвязное:
– Россия! Слава! Смерть всем, кто против!
Я дергаюсь, но чья-то рука останавливает меня.
Ритка держит. И правильно. Убивать на могиле – неправильно. А не убить я сейчас не могу.
И я ей подчиняюсь. И зажмуриваюсь что было сил. И вдруг резко понимаю – зачем нам на Вахте девоньки. Спасать нас и таких вот придурков.
Кто-то пытается перекричать урода:
– Слава СССР!
Но всех перебивает тихим голосом мудрый Майдан:
– Здесь птицы не поют… Деревья не растут…
Идиота уже не слышно за мощным ревом поисковиков:
– А значит, нам нужна одна Победа!
Одна на всех…
Я не выдерживаю и отхожу в сторону.
Сволочи мы все…
Урод – потому как он урод.
И я – потому как просто трус.
Душу выворачивает наизнанку.
И я ухожу подальше от всех. Падаю на траву и курю, курю, глядя в облака. И слезы по щекам. Потом мы набьемся в два «Урала» паибатовцев. Потом мы будем ехать и орать песни, выплескивая бесконечную, тянущую боль. Потом мы пойдем в лагерь тамбовчан. Потом мы забудемся в наркозе хохм и шуток. Это все будет потом. Вечером. А утром мы снова пойдем искать.
А пока мы здесь и сейчас. Провожаем наших ангелов-хранителей, спасающих нас до сих пор. От самих себя…
День восьмой. Крайний
Всю ночь мне снятся какие-то идиотские сны. То Ритка вытаскивает обожженных японцев из блиндажа, то Еж гоняется по полю за «Тигром» и яростно матерится, то Дембель упорно пытается залезть на березу, доказывая, что оттуда он до самого Берлина из снайперки достанет. А потом вдруг пламя вокруг. Одно пламя и больше ничего. И из этого пламени выходит немец с автоматом наперевес. А я падаю на землю и смотрю на него. Немец наводит на меня свой автомат, я гляжу в дуло, гипнотизирующее меня как змея. Вдруг немец нагибается, дергает меня за ногу и говорит женским голосом:
– Вот так живут наши поисковики – герои сегодняшнего дня…
Я аж подскакиваю, отчего немедленно ударяюсь башкой о жердины потолка. Прямо в лицо бьет свет.
– Пару слов для наших телезрителей! – из света возникает рука, держащая чего-то длинное, с круглой черной штукой на конце.
Пару слов я сказать не могу. Я только одно могу сказать. Его и говорю:
– Бл…
После паузы гаснет свет. И я вижу странную пару, неведомым образом оказавшуюся в нашей землянке. Девчоночка в приспущенных джинсах и ярко-красной курточке держит микрофон наперевес. Пацанчик в кожанке с большущей видеокамерой на плече.
– Какого ху… дого! – орет проснувшийся Еж. К Ежу с утра вообще лучше не подходить. Пока он не покурит и не выпьет кофе с ромом. Или с коньяком. Или с водкой. Или со спиртом. Кажется, им мы вчера догонялись? Мы начинаем сонно выбираться из спальников. Девчоночка тем временем задает вопрос:
– А вы тут живете, да?
Нет, блин… Мы тут дискотеки устраиваем.
– Это кто? – спрашивает Ежа Дембель, зевая во всю пасть. Глаза у него красные, морда мятая – идеальный типаж для фильма ужасов. Как, впрочем, и мы все.
– Баба какая-то, – мрачно отвечает Еж.
– Баба? Где? – моментально оживляется Буденный.
– Да вон стоит… – хриплым голосом говорю я. – Кто бабу вызывал?
– Я о ней думал ночью, – включается Юди точно таким же голосом. – Прямо материализация желаний.
Девчонка вертит головой, пытаясь вникнуть в утренний разговор только что проснувшихся мужиков – разговор бессмысленный и беспощадный, как похмелье.
– А мне что не надумал? – спрашивает Змей, сев в спальнике.
– Я тебе мужика с херней на плече надумал…
– Урод ты, Юдинцев! – расстраивается Змей и обратно падает на лежанку…
Изумление девчонки доходит до предела. Она хлопает глазами и не знает, что сказать. А даже если бы и было бы что сказать – она не успела бы. Вятский язык отличается высокой скоростью речи. А когда разговаривают несколько мужиков, озабоченных переполнением мочевых пузырей… Да и просто
