мраморах скользили отблески свечей. Высокий дядька Никита Тимофеич нес легко вверх по ступеням Пушкина. Поэт курчавой своей головой припал к его плечу, левая рука висела бессильно.
Наталья Николаевна вскрикнула, в обмороке опустилась на ковер. В кабинете две женщины уже хлопотали, стелили постель на диване. На письменном столе зажгли свечи под зеленым абажуром.
Кабинет поэта, убежище сосредоточенных раздумий, медлительных и озабоченных изысканий; вдохновенных прозрений, кладовая драгоценных всенародных мыслей, превращался в госпиталь.
Врача на поединке не было, домашние растерялись, распоряжался сам Пушкин — сам приказал подать чистое белье… Его уложили на диван.
За врачом наконец кинулся Данзас. Сперва поскакал он к придворному лейб-медику Арендту — нет дома.
К Саломону — нет дома.
К Пирсону — нет дома.
В Воспитательный дом — там нашел доктора Шольца.
— Но я же акушер! — сказал Шольц. — Я вам бесполезен… Я привезу сейчас врача.
Шольц привез наконец доктора Задлера, который наложил на рану компресс.
Приехал доктор Спасский, домашний врач Пушкиных, приехал и доктор Арендт. Доктор Арендт, осмотрев рану, в ответ на твердые настойчивые вопросы Пушкина, продиктованные необходимостью привести в порядок дела, объявил, что возможен худший исход. Доктор Спасский предложил Пушкину послать за священником. Пушкин согласился.
Шла среда, 27 января.
Доктор Арендт уехал от Пушкиных во дворец — доложить о дуэли императору, обещал вернуться к одиннадцати. Тем временем разыскали священника о. Петра из церкви Спаса Конюшенного, в кабинете зажгли свечи, запахло ладаном. Отец Петр исповедал и причастил поэта, как исповедовались и причащались его деды и прадеды.
Весть о дуэли разлетелась по Петербургу мгновенно. К Пушкину приехали встревоженные Жуковский, князь Вяземский с женой, А. И. Тургенев, граф Виельгорский, князь Мещерский, Валуев, бывшая фрейлина старуха Загряжская — тетка сестер Гончаровых. И эти, и многие другие, то уезжая, то вновь приезжая, не покидали раненого до самого смертного его часа.
Наступила ночь на четверг 28 января.
Доктор Арендт вернулся после полуночи — царь был в театре, доктор его не застал, оставил письмо. Вернувшись из театра, царь вызвал Арендта, вручил ему писанную карандашом записку, поручил поехать к Пушкину и прочесть ему написанное.
Доктор Арендт торжественно и, конечно, с немецким выговором прочитал Пушкину следующее:
«Есть ли бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по христиански, — наставлял его царь, — и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение».
Доктору Арендту было приказано немедленно вернуться, письма не оставлять и доложить об исполненном поручении: «Я жду, не буду ложиться!» — сказал царь.
Арендт уехал.
Тянулась долгая зимняя ночь. Мучительная ночь. Пушкин остался наедине с Данзасом и диктовал ему последние деловые распоряжения, в частности, перечислил все свои долги, не оформленные документами. В соседней комнате, отделенная от больного только одною дверью, всю ночь мучилась его жена. Время от времени она беззвучно, как привидение, прокрадывалась в кабинет — стояла затаившись. Пушкин не мог ее видеть со своего дивана, однако каждый раз чувствовал, как она входила, и требовал — отведите ее! Он очень страдал и не хотел, чтобы она видела его муки.
Около четырех часов утра боли в животе усилились, стали невыносимы. Послали за Арендтом, тот приехал. Боли были нечеловеческие, глаза Пушкина выкатывались, лицо его заливало потом, руки холодели, пульс исчезал. Но поэт сдерживался — боялся тревожить жену.
Страдания были так велики, что, улучив время, Пушкин тихо приказал слуге — верному своему Никите достать из письменного стола ящик и подать ему. Никита приказание исполнил, однако зная, что в ящике пистолеты, упредил Данзаса. Тот сейчас же бросился к раненому и нашел у него пистолет, уже спрятанный под одеялом.
Пушкин прямо сказал, что хотел было застрелиться из-за нестерпимых болей.
И все-таки муки одолели: Пушкин не выдержал, закричал в голос, забился в конвульсиях, едва не свалился с дивана. На великое счастье, как раз в эту минуту Наталья Николаевна погрузилась в короткий глубокий сон и не слыхала страшного крика…
К утру 28 января боли несколько утихли, хотя лицо поэта и выражало страдание, руки были холодные, пульс едва заметен.
— Попросите жену! — сказал он.
Наталья Николаевна бросилась к мужу с воплем.
— Будь спокойна, — сказал Пушкин. — Ты не виновата в этом! Не упрекай себя — это дело касается одного меня.
Она рыдала.
— Уведите ее! — сказал Пушкин.
Доктор Спасский спросил больного: не хочет ли он повидать друзей?
— Зовите!
Жуковский, Виельгорский, Вяземский, Тургенев, Данзас входили один за другим… Пушкин, прощаясь, пожимал им руки. Те плакали.
Пушкин неожиданно спросил:
— А Карамзиных здесь нет?
Немедленно послали к Карамзиным — приехала вдова историка, Екатерина Андреевна,
— Благословите меня! — попросил он.
Екатерина Андреевна перекрестила его издали, с порога. Пушкин жестом подозвал ее к себе, взял ее руку, положил себе на лоб. Карамзина благословила его, умирающий поцеловал ей руку. Она вышла, рыдая.
Распорядился привести детей, чтобы проститься с ни-ни, — их привела тетка, Александра Николаевна. Пушкин взглянул на каждого, погладил по головке, перекрестил и движением руки отослал от себя.
С утра 28 января уже вся столица знала о ранении Пушкина, лестница и прихожая его квартиры наполнялись людьми. В передней какой-то старичок заметил с удивлением:
— Господи боже мой! Видывал я, как фельдмаршалы умирали, да этак нигде не бывало!
Весь день Пушкин был довольно спокоен, часто звал жену, но разговаривать не мог, чувствовал, как слабеет. Вторую всю ночь при нем сидели Даль и Жуковский, Вяземский и Виельгорский были в ближайшей комнате.
Всю следующую ночь умирающий держал руку Даля, несколько раз спрашивал время и на ответ Даля говорил:
— Долго ли мне так мучиться! Пожалуйста, поскорее! Он просил то ложечку холодной воды, то крупинку льда, сам брал и тер себе льдом виски.
— Ах, какая тоска! — восклицал он, закидывая руки за голову. — Сердце изнывает!
С утра 29 января перед подъездом квартиры Пушкина стояла уже сплошная толпа, к крыльцу трудно было пробиться… Дамы, дипломаты, авторы, офицеры, знакомые и незнакомые, заполняли комнаты. Лестница, прихожая были забиты простыми людьми, не смеющими пройти дальше.
А пульс падал и падал. Наконец — исчез. Бьет два часа. Пушкин открыл глаза и попросил моченой морошки.
Сказал:
— Позовите жену, пусть она меня покормит…
Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья дивана, поднесла мужу ложечку, приникла лицом к челу умирающего.
Пушкин погладил ее по голове и сказал:
