лидеров. Трояновский писал: «Результаты визита в Соединенные Штаты не были однозначными. Безусловно, между двумя лидерами появились ростки взаимопонимания … Хрущев был воодушевлен оказанным ему торжественным приемом, который воспринимался как вторичное признание коммунистической России первой державой капиталистического мира. Учитывая сохранившийся у него комплекс неполноценности, в его глазах это имело немаловажное значение. Но если судить более прозаическими мерками, то счет был в лучшем случае равны, а может быть, даже с некоторым преимуществом на стороне американцев»[841].
Бесспорным преимуществом Эйзенхауэра как руководителя великой державы было то, что он являлся крупным военным экспертом и особенно хорошо понимал всю бесполезность и огромную опасность гонки стратегических вооружений, которая стремительно набирала темпы. В апрельский День дураков (1 апреля) 1960 г. он саркастически прервал дискуссию в Национальном совете безопасности по вопросу о строительстве новых ракет: «Почему бы нам полностью не сойти с ума и не запланировать создание 10 тысяч боевых ракет?»[842]. Воистину в каждой шутке всегда есть доля правды. Уже в начале 80-х гг. США значительно превзошли этот 10-тысячный рубеж.
Противники улучшения советско-американских отношений отдавали себе отчет в том, что развитие торговых связей между двумя державами заинтересует в расширении контактов с СССР влиятельных представителей делового мира, подведет экономическую базу под политику нормализации отношений между США и СССР. Антисоветски настроенные круги выступали даже против продажи Советскому Союзу американского зерна. В Белый дом поступали многочисленные протесты против готовившейся сделки по закупке Советским Союзом большой партии зерна в США. В одном из них говорилось: «Во всех войнах хлеб столь же важен, как оружие, и он во многом определяет исход войн. Игнорировать этот факт – значит забыть уроки истории».
Эйзенхауэру приходилось выслушивать много аргументов «за» и «против» развития торгово- экономических отношений с Советским Союзом. Речь шла и о советско-американских отношениях в целом. В этом вопросе президент имел собственное мнение, которое было сформулировано еще задолго до его избрания президентом страны. Вскоре после того, как генерал Дуайт Эйзенхауэр занял пост руководителя Колумбийского университета, он заявил в одном из своих многочисленных интервью по поводу возможных советско-американских переговоров следующее: «Предложение с нашей стороны начать переговоры (с Советским Союзом. – Р. И.) ни в коей мере не стало бы свидетельством нашей слабости. Чем человек сильнее, тем больше у него решимости проявлять инициативу. Слова, свидетельствующие о силе, не надо воспринимать легковесно. Никогда не следует недооценивать силы и мощи морального мнения человечества»[843].
Некоторые позитивные сдвиги в советско-американских отношениях в конце 50-х гг. были в определенной мере вызваны приближавшимися президентскими выборами 1960 г. Для республиканской партии эта избирательная кампания становилась очень серьезным испытанием, заканчивался второй президентский срок Эйзенхауэра, и он не мог баллотироваться вновь. Партия, следовательно, должна была выдвигать нового кандидата в президенты.
В области внутренней политики дела республиканцев шли отнюдь не блестяще, и партийные верхи не прочь были повторить результат избирательной кампании 1952 г., когда обещания прекратить войну в Корее и нормализовать международную обстановку сыграли важную роль в победе республиканского кандидата в президенты.
Под улучшение советско-американских отношений не была подведена ни экономическая, ни договорно-правовая база. И первое же серьезное испытание, которому подверглись новые веяния в отношениях между двумя странами, нанесло сокрушительный удар по этой еще не утвердившейся тенденции. Таким ударом явилось вторжение в воздушное пространство СССР американского самолета- шпиона У-2, сбитого в мае 1960 г. под Свердловском. Этот провокационный полет привел к обострению советско-американских отношений, к срыву планировавшегося совещания на высшем уровне.
Военные и разведывательные структуры Соединенных Штатов настаивали на продолжении полетов У-2 над советской территорией и даже на увеличении их числа. 2 февраля 1960 г. на заседании совета консультантов по разведывательной деятельности за границей перед Эйзенхауэром был поставлен вопрос о необходимости максимально увеличить число полетов У-2. Эйзенхауэр ответил, что «это решение одного из самых сложных, рвущих душу вопросов, с какими ему приходится иметь дело как президенту». Он добавил, что в Кэмп-Дэвиде Хрущев привел данные о советских ракетах, и «вся информация, которую я видел (на снимках, полученных с У-2), подтверждает то, что сказал мне Хрущев» [844].
Эйзенхауэр готовился к поездке в Советский Союз, к встрече с Хрущевым, он надеялся развернуть большую программу разоружения и прекрасно понимал, что в случае провала какого-либо полета У-2 эта программа будет торпедирована в зародыше, а сам президент окажется в очень сложной ситуации, по его престижу будет нанесен сокрушительный удар.
Суть событий, связанных с У-2, широко известна. Когда в СССР объявили о том, что над его территорией сбит американский самолет-шпион, в США сразу же появилось официальное сообщение, что это потерявший ориентировку самолет метеослужбы.
Эйзенхауэр писал в своих мемуарах, что американские руководители не могли предположить, что пилот этого самолета Пауэрс останется жив и будет захвачен в плен. В случае инцидента с У-2 должно было сработать взрывное устройство, которое полностью уничтожило бы все следы воздушного шпионажа. Но подводит и самая совершенная техника. Когда из Москвы пришло сообщение, что Пауэрс жив и дал на пресс-конференции показания о своем шпионском полете, это поставило власти США и лично Эйзенхауэра в тяжелейшее положение.
Один из американских комментаторов в состоянии профессиональной прострации не нашел ничего лучшего, как сообщить о том, что Пауэре жив, под крупным заголовком «Прекрасная новость»[845]. Но кое для кого это была страшная новость. Необходимо было что-то срочно предпринять. Эйзенхауэр опубликовал заявление, в котором вынужден был признать, что полеты У-2 были санкционированы им лично и всю ответственность за это несет только он один.
В беседе с Милтоном Эйзенхауэром автору этой книги нелегко было поставить перед братом президента вопросы, касающиеся столь щекотливой страницы в истории президентства Дуайта Эйзенхауэра. Но без этих вопросов терялся и смысл интервью с самым близким и доверенным лицом из окружения президента.
Милтон Эйзенхауэр ответил так: «За несколько месяцев до инцидента с Пауэрсом Эйзенхауэр распорядился прекратить полеты У-2. Но заинтересованные государственные учреждения настаивали на их продолжении». Эйзенхауэр не принял никаких мер, чтобы реализовать свое решение. Когда стало известно, что сбит самолет У-2, было немедленно опубликовано официальное заявление, маскирующее суть этого полета. Когда стало очевидно, что скрыть случившееся не удается, «Эйзенхауэр, может быть, скоропалительно, но взял на себя всю ответственность за полет. У-2». Милтон был не согласен с этим решением президента. «Когда я сказал брату, – продолжал он, – что это с его стороны ошибка», – он ответил: «Ты хочешь, чтобы я нашел козла отпущения». Резюмируя сказанное по этому далеко не простому вопросу, Милтон Эйзенхауэр заметил: «Для нас это был хороший урок» [846].
Личная ответственность Эйзенхауэра за провокационные полеты У-2 – бесспорный исторический факт. Это признавал и он сам. Беседуя с Адамсом после инцидента с У-2, президент заявил: «Я лично утверждал каждый такой полет. Когда мне принесли проект данного полета над Россией, я утвердил его…»[847].
Спустя пять лет после этих событий Эйзенхауэр писал в своих мемуарах: «Наша крупнейшая ошибка, конечно, – выпуск преждевременного и неверного заявления с целью скрыть истинное положение. Я лично сожалею, что меня уговорили сделать это! Но сама программа полетов самолетов У-2 была единственно правильным моим решением»[848].
На мой взгляд, в этих словах со всей полнотой определяется личное отношение Эйзенхауэра к конфликту, который сыграл столь негативную роль в дальнейшем развитии отношений между двумя странами.
История с У-2 не была для Эйзенхауэра только неприятным эпизодом. Его секретарь Энн Уитман
