со стен и крыши труху, и наконец треснул, как дамская перчатка, напяленная на лапу грузчика. Крыша свинарника покосилась и мелкими толчками поехала набекрень. Что-то розовое и горбатое высунулось из- под нее.
Лопнув от перенапряжения, свинарник расселся, и из него медленно поднялась вверх чудовищная свинья размером с дирижабль. Непосредственно от борова в этом раздувшемся существе остались только крошечные выпученные глазки, четыре копытца, спиралька хвостика, пятачок и розовый ротик. Грузно вращаясь, свинья поднималась все выше и выше, под облака. Из столовки высыпал народ, глядел и шепотом переговаривался.
И я тоже глядел, пока железная рука тетки Рыбец не впилась мне в ухо и не повернула его вокруг своей оси, как переключатель у телевизора. Это означало то, что тетка Рыбец догадалась обо всем: и обо мне, и о Бабекусе, и о десанте.
– 3-заморю!… - тихо сказала мне она.
ГЛАВА 11
Чтобы стала ясной судьба бесценной информации, за которую заплатил жизнью шпион Бабекус (но которая все-таки попала в руки врага), вернемся на несколько минут в дом Барбариса. Тем более что и моя судьба зависела от этого.
Дядя Толя примчался домой от тетки Рыбец, которая все ему про меня рассказала, и тихо-тихо, совершенно неподвижно стоял в дверях. Барбарис мышью сидел за печкой и тоже не издавал ни звука. Так они подлавливали друг друга на шум, как на блесну, и наконец, не дождавшись результата, дядя Толя позвал:
– Борька! Барбарис молчал.
– Борька!…
– Чего? - неохотно отозвался он.
– Поди сюда.
– Зачем?
– Поди, кому сказал!
Барбарис тяжело поднялся и вышел к отцу.
– Ты о чем давеча с Вовкой за воротами говорил?
– Ни о чем… - занудливо ответил Барбарис.
Они посмотрели друг другу в глаза, как пистолеты дуэлянтов. Дядя Толя стал рывками вытаскивать свой широкий ремень из петель на штанах.
– Я вот тя щас научу, как с отцом надо говорить, - многообещающе сказал он.
– Бать, ты чего?… - заныл Барбарис, косо глядя на ремень.
– Тогда о чем с Вовкой болтал?
Хлопая ремнем по ноге, дядя Толя навис над сыном, грозно вылупившись на него и схватив за рубашку на животе.
– Ночью на Тиньву идти хотели… - гнусавя, соврал Барбарис и шмыгнул носом.
– Врешь! - констатировал дядя Толя и тряхнул его. - Сымай штаны!
– На вагонах кататься собирались… - уже безнадежно ответил Барбарис и увидел, как ремень злобно взвился над головой отца и щелкнул.
– Врешь, врешь! - яростно закричал дядя Толя и принялся трясти Барбариса, размахивая ремнем.
Огромные слезы покатились из глаз несчастного Барбариса. Голова его болталась из стороны в сторону.
– Говори! - загремел отец.
– Он на станцию посыла-ал!… - не удержавшись, раскололся Барбарис и разревелся совсем. - К Пал-кину-у!…
– Зачем?! - не унимался отец.
– Сказать, что все шпионы-ы!…
– А почему к Палкину?… Говори, не вой!
– Сказал, что там Штаб и Карта-а!…
– Так! - страшным голосом воскликнул дядя Толя, словно ему внезапно отдавили ногу. Он стал лихорадочно всовывать ремень обратно. Надо было срочно предупредить Лубянкина.
Я же, злой, как комар, сидел в погребе.
Точнее, не сидел, конечно, а томился. На ощупь я сразу нашел банки с солеными огурцами и долго прикладывался к их запотевшим бокам своим раскаленным ухом. Успокоив боль так, что изнывал только непосредственно сам черешок, я принялся за обследование.
В погребе было тесно, холодно и грязновато. У стен стояли ящики и мешки, на полках - штук миллион банок. Наверх вела прочная лестница. Я забрался туда и сквозь щели, вывернув голову, посмотрел на волю.
Выбраться было сложно.
Я спустился обратно и с большим трудом вырвал штук шесть ступенек внизу у лестницы. Седьмую я тоже выдрал, но оставил еле-еле держаться. Потом я отыскал банку с вареньем и откупорил ее. Теперь оставалось только ждать и надеяться.
Спустя минут десять замок наверху лязгнул, и светлый проем закрыла морда тетки Рыбец.
– Ты здесь? - спросила она.
– Здесь, тетенька, - тоненько ответил я и взял на изготовку банку с вареньем.
– Принимать будешь, - сказала Рыбец кому-то наверху и полезла вниз.
Ее туша медленно, как гусеница, поползла по лестнице, пока роковая ступенька не хрустнула под стопой. Туша надо мной дрогнула, квакнула, а потом грянулась на пол, тюкнувшись, словно сырое яйцо.
Я поднял банку с вареньем и опрокинул над головой тетки Рыбец. Варенье в один миг окатило ее верхнюю часть. Рыбец вжала в плечи обтекаемую, как фюзеляж, голову, жирно блеснувшую в свете с улицы, и, откупорив рот, прохрипела:
– Ерепена крача!…
Крупные клубничины ползли по ее лицу. Я взлетел вверх по лестнице и носом к носу столкнулся с Лубянкиным.
– Э, пацан… - непонимающе сказал Лубянкин, и я, переволновавшись, вдруг ухватил его за этот самый нос.
– Адбузди, - плачуще попросил Лубянкин.
Я толкнул его назад. Он засуетился, открывая мне дорогу.
