колесного экипажа и норовили ухватить свою дичь то за одну, то за другую неосторожно высунутую в зону их досягаемости конечность. Но не тут-то было! Парнишка оказался куда более проворным, чем его преследователи, и соответствующая конечность мгновенно исчезала в недоступном для них пространстве. Смотреть на эту сцену без смеха было нельзя. Но всем участникам происходящего действа было вовсе не до смеха.
Я не без удивления обратил внимание на реакцию остальной охраны, не задействованной в поимке мальчишки. Стоя поодаль от эпицентра событий, они как-то отрешенно созерцали происходящее, лишь изредка обмениваясь короткими репликами и критическими замечаниями. Тем временем Дуппель увещевал парнишку, Сотеш и охранники из его свиты грозились — насколько можно было понять по интонациям, сквозившим в их голосах, — стереть гаденыша в порошок, а свирепый возница, как ни странно, пытался наоборот подманить стервеца неведомо откуда взявшимся у него леденцом. Однако паренек оказался кремнем: ни на какие посулы он не покупался. Совершая свои молниеносные маневры под колесами арбы, он продолжал переругиваться со своими обидчиками: то огрызался, то поддразнивал их, то вдруг принимался что-то горячо объяснять, ожесточенно жестикулируя — насколько это позволяли ему весьма стесненные обстоятельства. И только тогда, когда, запыхавшись от изнурительной возни, он от отчаяния и от полного непонимания окружающих разрыдался, ему наконец удалось смутить своих противников. Сотеш и его оруженосец смягчились, сменили тон и от угроз перешли к увещеваниям, а Дуппельмейер и возница — от увещеваний и посулов к тому, что на дебильном языке политических комментариев именуется «конструктивным диалогом».
Тут что-то подсказало мне, что стоять в стороне и тупо пялиться на происходящее как-то не вписывается в выпавшую мне роль пусть недоделанного, но мага…
— Что говорит мальчишка? — спросил я Дуппеля, решительно шагнув вперед.
Стражник, до той поры прикрывавший меня от неведомой опасности, долженствующей исходить от малолетнего зайца, нерешительно воспротивился моему движению, но применять силу не стал. Это было неплохим признаком. Все-таки я, кажется, был не столько пленником, сколько особо важной персоной, хотя и требующей присмотра, но сколько-то уважаемой. Дуппельмейер поднял на меня глаза. Он был порядком озадачен. Откашлявшись, он обменялся взглядами с Сотешем. Тот оторвался от переговоров с притихшим под арбой мальчишкой и, отряхиваясь от прилипшей к локтям и коленям хвои, приблизился к нам.
— Понимаешь, Сергей, — морщась и слегка запинаясь, стал объяснять Советник, — пацан оттуда, из-за перевала… Их здесь сейчас бьют. Сложно тебе объяснить… Словом, вроде он здесь с какой-то родней был на заработках, когда началась эта… заварушка. Похоже, что родителей его или каких-то еще родственников — того… Его и самого прибьют, если поймают… Вот он и забрался сюда — в телегу эту… Догадался как-то, что мы за горы отправляемся. Может, разговор солдат подслушал…
— Да ему же и шестнадцати нет… — озадаченно пожал я плечами, ощущая себя лицемером.
Дуппельмейер дал мне почувствовать это немного полнее.
— Сережа… — поморщился он, словно я сморозил большую глупость. — Тебе про то, что с русскими семьями в городе Грозном делали, рассказывали? Или про Карабахи-Барабахи напомнить? — Он махнул рукой. И добавил: — А далеко ему не уйти… Он — типичный дакла: глазищи — как уголь, волчьи, а в волосах — словно перья соломенные… И вообще… Их — тех, что там, за хребтом, здесь так называют почему-то… дакла… Не знаю, что это означает.
Я набрался духу и скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес:
— Ну а если мы его… ну… с собой возьмем? Что тогда? Дуппель пожал плечами:
— Мы — конвой Центра. На нас ни одна сволочь здесь не покусится — кого бы и что бы мы ни везли с собой… А если уж покусится, тогда не будет иметь никакого значения, кто из нас дакла, а кто не дакла… Но… От него же вшей наберемся. И потом…
Сотеш, видимо догадавшись, о чем идет речь, положил руку на плечо Дуппелю и, указывая на меня глазами, стал что-то убедительно втолковывать ему.
— Он говорит, — кивнул на него Советник, — что если мы пустим мальчишку к себе, то живым все равно его не довезем. Довезем его отдельно, а голову — отдельно… Это он про то, что сопрет пацан что- нибудь непременно. Дакла — они такие… А тогда придется его поймать и — секир-башка… Здесь у них с этим строго. Более чем… Племенам спуску не дают. А нам в этот монастырь со своим уставом лезть не стоит. Да и не дадут нам такой возможности.
— Так он же не сумасшедший? — возразил я. — Мы же его спасать будем…
Дуппель посмотрел на меня с жалостью.
— Тебе этого не понять, Сережа… Это же — дакла…
— Вот что, — сказал я как можно более решительно. — Парнишка пускай едет с нами… Если надо — привяжите его к чему-нибудь…
— Нет! Не надо привязывать! Я… Я ничего не возьму…
Мальчишка выскользнул из-под арбы, увернулся от рук двоих оставшихся в строю ловцов и кинулся к нам, выкрикивая обещания не подвести своих спасителей на вполне разборчивом русском языке. Мало того — на том вполне жаргонном его варианте, к которому мы привыкли на улицах больших городов России. Это было основательным сюрпризом не только для меня. Сотеш всего лишь оцепенел, уставясь на вцепившегося в меня парнишку, а Дуппельмейер, ухватив малолетнего даклу за плечо, развернул его лицом к себе.
— Ты что?.. — спросил он растерянно. — Ты это почему? Ты откуда знаешь этот язык?
Подросток смотрел на него, как мышонок на удава. И дышал точно так же, как загнанный мышонок, — часто и испуганно.
— Я… У меня… — Он махнул рукой куда-то в неопределенном направлении. — У меня мать оттуда. От вот них.
Он указал на меня глазами.
— Она…
— Стоп! — оборвал его Дуппель. Повернувшись к Сотешу, он заговорил с ним в повелительном, даже резком тоне. Потом коротко бросил мне:
— Считай, уговорил… Забираем шкета с собой… Надо расспросить его, откуда здесь люди с той стороны…
Капитан тем временем отдал распоряжения своим подчиненным. Они, явно разочарованные тем, что представление окончилось так рано, занялись делом — вскочили в седла и приготовились сопровождать арбу, которую возница расторопно вывел на дорогу, держа недовольных своей участью упряжных буренок под уздцы. В общем-то несмотря на свирепый вид, рыжий разбойник оказался довольно-таки любезным малым. Он вытащил из арбы и приставил к ее торцу грубо сколоченную лестницу и даже подставил руку — помочь мне забраться в этот довольно шаткий экипаж. Парнишку тоже поддержал и тут же приковал его за руку к бортовой жерди арбы вполне советского вида наручниками. Тот не возражал против этой меры.
По всей видимости, он почувствовал себя в полной безопасности.
Теперь у меня была возможность и рассмотреть шкета получше, и поговорить с ним. Тем более что других занятий у нас в ближайшем будущем не предвиделось. Был мальчишка довольно широкоплеч и круглолиц, но в то же время страшно худ и угловат, какими бывают только попавшие в беду подростки. Пожалуй, у него кто-то из предков и вправду происходил из того края — по Ту Сторону, где летнее тепло ненадолго приходит на промоченную дождями и истосковавшуюся под зимними снегами землю. Курносый нос, высокие скулы… Вот перья в коротко остриженных, прямых и черных, как вороново крыло, волосах действительно смотрелись не по-нашему. Были они не соломенные, а скорее золотые, довольно редкие, но заметные. Там — в земном мире — такого эффекта добиваются каким-то парикмахерским приемом. Мелированием, кажется. Глаза у парнишки были громадные, пронзительно-черные и необыкновенно подвижные. Дуппель сказал про них «волчьи». Это было не совсем точно. Вернее, это было бы совсем точно, если бы мне пришлось встретиться с веселыми, склонными к шуткам волками. Впрочем, такие волки, наверное, есть и называются они волчатами.
— Не ко времени это все, — раздосадовано заметил Дуппельмейер, поудобнее устраиваясь на сваленном на дно арбы багаже. — И война эта, и пал лесной… Привала даже устроить нельзя, чтобы пожрать по-человечески… Вот сухим пайком дали…
Он принялся развязывать объемистый мешок, что напоследок — перед тем как тронуться в путь —
