обе низкие лодьи.
Дружина Карислава перестала попусту метать стрелы, бить в черную лодью было все равно, как в пень или в глину. По двинским протокам рыскали чайки. Что им до поморян, до биарминов, до нурманнов? Бездумные птицы приподнимались над неподвижной лодьей и летели дальше, вверх-вниз, вверх-вниз, поднимаясь и падая с каждым взмахом гнутых крыльев.
Ветерок приносил к берегу тяжкую вонь лодьи; от навязчивого чужого запаха делалось тошно.
Нурманны ждали чего-то, и защитников от тревоги брала усталость. Один, хоть и не хотел спать, невольно зевал, другой ковырял пальцем петлю тетивы. Забыв осторожность, люди вставали на поваленные расшивы и вглядывались, вслушивались.
Громом, что ли, побило нурманнов? Не слыхали грома. Бывалые охотники умели с утра заслышать подвижку морских льдов, которая лишь к полудню приходила на берег, различали, когда с ветки сам собой падал снежный ком и когда его сталкивал зверь, примечали дыхание медведя в берлоге и движение тюленя под поверхностью полыньи. Они прислушивались, не разбирая слов, к тихим разговорам на лодье. Вода плеснет — это из черпальни. Слышится и храп спящего. Нурманны живы и ждут, но чего?
Нижней по Двине, самой большой звериноголовой лодьи не стало видно, она куда-то ушла от входа в устье.
Трое биарминов-кудесников в моржовых доспехах с нашитым китовым усом вышли на обрез пристани и вместе, наставив копья над рекой, прочли Великое Заклятье против Морского Зла:
Орлиноголовая лодья не отозвалась, не растаяла от Великого Заклятья.
2
Карислав все больше терял власть над своей сборной бездеятельной дружиной.
— Поберегись, — покрикивал он, — придерживайся за расшивами, не выставляйся так!
Уже давно засохла против пристани черная лодья с орлиной головой. Ее пошевеливало течением, слегка поворачивало на якоре. От нечего делать лучшие стрелки воткнули несколько стрел в ременный канат.
— Эй, стой за укрытием! — приказывал Карислав.
Свои поморяне кое-как слушались, а биармины совсем отбились от рук. Их у Карислава почти сто человек, и все они горели великим гневом на нурманнов за неслыханное злодейство, совершенное над родом Расту. Им начало казаться, что пришельцы постоят, постоят и уйдут, не решившись выйти на берег. «Раз нурманны не хотят, боятся идти на берег, следует столкнуть на воду лодки и расшивы и напасть самим», — требовали биармины. «Нельзя, — успокаивал их Карислав, — будем ждать, сюда нурманны приплыли не спать, на воде мы их не возьмем».
…Далеко-далеко будто бы застучал биарминовский бубен. Все сразу затихли и насторожились. Сделался слышен тонкий комариный звон — летом комары стоят жадными тучами на берегах Двины. Через этот такой привычный звон, что его никогда не замечает человеческое ухо, пробивался сухой стук по натянутой коже. Дальний бубен бил к тревоге и будил в сердцах сомнение и тоску. Кариславу вспомнились бубны при первой кровавой встрече с биарминами. К первому бубну прибавились второй и третий. Стучали откуда-то из устья.
Карислава осенило: не напрасно ушла самая большая нурманнская лодья! А не пошли ли нурманны на высадку за устьем, на самом морском берегу, сзади Усть-Двинца? И оттуда же, от взморья что-то затрубило. Звук доходит едва-едва, но понять можно — это рог, и у поморян не такие рога.
Слушают и нурманны, надо быть, и чужие бубны и свой рог. Слушают и смотрят, невидимые, на притихшую дружину. Карислав закричал:
— Готовься, оружайся!
Нурманны как ждали его приказа. На лодье упали дощатые черные щиты, на берег полетели стрелы и камни. Глядя поверх края окованного щита, Карислав видел на лодье густую толпу лучников и пращников.
— Укрывайся! За расшивы, за расшивы!
Поздно… Биарминовские кудесники, которым не помогли ни доспехи из моржовой кожи, ни шлемы из рыбьих черепов, упали с пристани в воду. Поморяне как будто целы за бортами расшив, а где биармины?
Кариславу показалось, что их побили сразу всех. Нет, кое-кто успел присесть за укрытие, но не половина ли их уже легла? Кто сразу уснул, кто еще корчится с головой, разбитой пращным ядром, или пробует встать со стрелой, выставившей железное жало из спины.
Об окованный железом край Кариславова щита грянуло и раскололось пращное ядро из обожженной глины. Карислава ослепило пылью, и щит ударил его по щеке. Пригнувшись, он протер глаза и опять выглянул.
Из-за лодьи отходили две лодки, спущенные с борта, обращенного к другому берегу. Над лодками выставлялся сплошной ряд боевых щитов и над ними торчали рогатые и простые шлемы. Каждая лодка гребла двумя парами весел не к пристани, не к дружине Карислава, а ниже по течению.
С орлиноголовой лодьи по-прежнему целили лучники и пращники, но не били — все живые попрятались. Карислав приподнялся, и тут же о его щит сломалась стрела, а глиняное ядро ухнуло по шлему. В ушах Карислава зашумело, и он на миг оглох, но новгородский шлем на упругом кожаном наголовнике выдержал.
Защитники пристани попали в капкан. Они не могли напасть на нурманнов, когда те начнут выходить на берег из лодок. Пока они добегут туда, их перебьют стрелки с лодьи. Не могли они и дожидаться, чтобы высадившиеся набросились на них сзади.
Карислав понял, что не может рассчитывать на помощь от Одинца, раз нурманны высадились и на берегу моря. Неудачливым застрельщикам несостоявшегося боя следовало отходить. Но как отходить под метким боем нурманнов? У поморян еще были кое-какие доспехи: у кого шлем с кольчугой, у кого хороший щит, но биармины в одних кожаных кафтанах да в рыбьих панцирях были все одно что голы.
Две нурманнские лодки подходили к берегу полета на четыре стрелы ниже пристани. Карислав закричал, чтобы все перебегали поближе к нему под укрытие обмелевших расшив. Зоркие нурманнские стрелки ловили перебегающих, некоторых побили. Карислав велел всем изготовиться, разом вскочить и бить стрелами.
