— Или больше — за своего напарника?
За напарника я как раз не волнуюсь, потому что с достаточной степенью достоверности представляю, на что он способен. А вот за друга… Даже очень. Ведь в какой-то мере то, что сейчас происходит, самая настоящая проверка дружбы. И, наверное, я должен был сказать больше или доходчивее, чтобы он понял…
— Впервые я увидел своего внука всего несколько дней назад. Нет, до этого момента я, конечно, следил за его жизнью. Издалека. Все его успехи и неудачи становились известны мне, что называется, в реальном времени. Но я представлял себе его несколько иначе. Совсем не таким, каким увидел, когда приехал.
Интересно, а каким меня можно было бы представить по результатам наблюдений? Думаю, пазл получился бы весьма кривенький и уродливый.
— Мне все эти годы казалось, что я хорошо знаю Амано. Что могу предугадать его поступки, реакции, ощущения. Но человек, лицом к лицу с которым я оказался…
— Вас удивил.
— И весьма! — согласился дед. — Он оказался… живым.
— Ну не восковую же куклу вы планировали найти здесь?
Он усмехнулся:
— Хорошее сравнение! Только скорее фарфоровую. Из тех, что одевают в нарядные платья и рассаживают на самые почетные места, чтобы любоваться, смахивать пыль, время от времени передвигать и не бояться, что кукла вдруг проявит характер.
Забавно же дедушка думал о собственном внуке! Наверное, имел основания. В конце концов, я ничего не знаю о том Амано, что был до меня. Зато о теперешнем…
— Я увидел перед собой человека. Нелогичного, вспыльчивого, непоследовательного, дерзкого, уверенного в себе, несмотря ни на какие разумные доводы.
Не самая блестящая характеристика. Вроде бы. Но и слепому стало бы ясно: господин Ишикава доволен, как кот, добравшийся до ведра со сливками.
— То, что я увидел, разительно отличалось от всех прошлых сведений. От информации годичной давности например.
О, кажется, разговор приобретает нежелательный наклон…
— Неизменным можно сохраняться только в пустоте, а человек должен находиться среди людей, чтобы оставаться человеком. Хотим мы того или нет, окружение формует нас под себя. Не всегда получается хорошо и красиво, надо признать, а в случае с моим внуком…
— У гончара рука дрогнула?
Господин Ишикава улыбнулся:
— Вот чего не было, того не было. Я бы даже сказал, что мастер, приложивший свой труд к Амано, знал, что хочет получить на выходе.
— Неужели?
— Или просто действовал по наитию. Не имеет значения. Теперь уже не имеет.
Вы слишком хорошего мнения обо мне, Тору-сама. А я вот до сих пор нахожусь в неведении относительно того, что натворил. Оно, творение это самое, сейчас наверняка самостоятельно глупостями занимается. С огромным успехом.
— Пожалуй, впервые вижу такую быструю и тем не менее восхитительно тонкую работу.
Да какую работу? Он что, обвиняет меня в манипуляциях своим внуком? Выходит, да. Но я же ни капли…
Нет, себе врать не буду. Иногда поддавался соблазну. Но только для того, чтобы немного облегчить жизнь окружающим! И чуть-чуть — себе. А едва понял, к чему мои «опыты» могут привести, остановился. Ну да, вот просто взял и встал как вкопанный. Не должен Амано меняться! Не позволю. Никому.
— Что, если он не хотел меняться? И тот, кто… Совершил насилие над его личностью?
Господин Ишикава задумался. Может, показательно, может, по-настоящему. А потом признал:
— Это надо спрашивать у самого измененного.
Ага. Справедливо. Только рисковать не хочется.
— Но если он уже стал человеком… Он поймет. Не меняются ведь только куклы.
Его бы слова да богу в уши! Неважно какому. Например тому, что сейчас следит за поединком великовозрастных мальчишек.
Почему из нас двоих я всегда вынужден быть старшим? Возраст обязывает? Ничуть. Значит, есть что-то другое. Необходимость трезво и скучно смотреть на некоторые вещи например. Азарт, романтика, рыцарские порывы души — это прекрасно. Просто замечательно. Но, если все люди в мире вдруг станут рыцарями на белых конях, героями без страха и упрека…
Не будет мира. Вернее, у этого мира не будет будущего. Герою для подвигов нужно что? Вызов. И желательно, воплощенный во вполне материальном противнике. Трудно бороться с символами и образами. Почти невозможно. А если враг — вот он, гнусный, мерзкий, небритый, задевающий тебя плечом, когда проходит мимо, — совсем другое дело! Одна только беда во всем этом есть: со злодеями приходится, в конце концов, сражаться их же методами. Или, по крайней мере, отдавать себе отчет, что в итоге ты сам будешь выглядеть ничуть не лучше человека, совершившего преступление. В своих собственных глазах прежде всего.
Он победит. Амано. Потому что видел обе стороны силы. Но главное, чтобы он победил, зная, что именно делает и зачем.
— Уже закончили? — спросил дедуля у Катсу, вошедшего на кухню.
— Думаю, да, — сказал тот, рассматривая снятый нагрудник.
По сыромятной коже змеились царапины, прочерченные чем-то не слишком острым, но приложенным с явным старанием и усилием.
Я понятия не имел, что все это означает, но, судя по взаимному молчанию двух людей, намного лучше меня разбирающихся в традициях и условностях, поединок и правда был окончен. Вот только в чью пользу он завершился?
Амано лежал в траве, заложив руки за голову, и смотрел в небо. А небо смотрело ему прямо в глаза, такие же голубые и ясные. Рядом с капитаном Сэна валялось нечто, больше всего напоминающее скелет зонтика. Бамбукового.
— Откуда ты знал, что без защиты будет намного легче?
— Так она сама по себе весит немало…
— При чем тут вес? Ты ведь понял, о чем я говорю.
Защита, пусть даже самая призрачная, дала бы тебе зыбкую надежду на второй, третий, двадцать пятый шанс. И ты бы непременно отступил, обещая попробовать снова, как только накопишь силы, подготовишься, соберешься с мыслями и сделаешь кучу других неотложных дел. Значит, не попробуешь никогда.
— Чтобы идти вперед, нужно чувствовать, что за спиной — обрыв.
— Злой ты, — сказал Амано. — И жестокий.
— Я знаю. Сам-то не пострадал?
Капитан Сэна задумчиво помахал в воздухе рукой:
— Задело легонько, но ничего. Даже занозу не посадил.
— А что сделал-то?
— Надругался над святыней.
— Мм?
— Распотрошил собственную душу, чтобы добраться до чужой.
— Загадками говоришь.
— Меч самурая — душа самурая, — пояснил Амано, садясь и довольно потягиваясь. — Его надо хранить, беречь, холить и прочая. А я раздолбал.
— Ну, это как раз в твоем духе. Раздолбайском.
— Зато достал противника.
— И это тоже… Вполне твое. В смысле «доставание».
