— Да. Но, учитывая сложившиеся обстоятельства…
— Я лично с ним поговорю, Фелипе. Но не прямо сейчас. Пусть… — Теперь Барбара уже не стала сдерживаться и хищно улыбнулась. — Пусть немного побудет наедине с самим собой.
— Боюсь, в КПЗ это довольно трудно сделать, — вздохнул Авьедо.
— Ничего, он у меня способный. Они у меня все… талантливые.
— И мы ничуть в этом не сомневаемся, Варварушка! — подхватил Артанов. — А раз уж разговор об этом зашел… Я сам, да и, думаю, все здесь присутствующие хотели бы поближе познакомиться с человеком, который так блестяще решил вопросы войны и мира. Это возможно устроить?
Барбара постаралась убрать из своего взгляда искреннюю жалость. Сумасшедшие люди: желают познакомиться с Морганом… Хотя почему бы и нет? Только бы равновесие, установленное тяжким трудом того же капитана Кейна, снова не ушло в крутое пике после этого знакомства.
— В ближайшее время. Как только он вернется в строй.
— Ваш специалист сильно пострадал? — обеспокоенно спросил Артанов.
— Нет, что вы! Это просто отдых. Заслуженный отдых.
И полковник фон Хайст, спрятав руку за спину, скрестила пальцы.
Глава 6
Приятно открывать глаза в медицинском учреждении и видеть не хромированную сталь и пластик, а прежде всего пухлые пальчики, меланхолично помешивающие прозрачную жидкость в пластиковом стаканчике. Коричной палочкой, закрепленной в хирургическом зажиме. И приятно думать, что это не спирт, пусть он и выглядит, как спирт, и пахнет, как спирт, и…
— С добрым утром!
— А сейчас и правда утро?
— Скорее день, — признала Ванда, продолжая священнодействовать над своим напитком.
— Я долго был в отключке?
— Первичной? Минут пятнадцать, из них всего полминуты в резонансной стадии.
О чем шла речь, я понял лишь весьма приблизительно. Зато уловил главное:
— А была еще и вторичная?
— Конечно. Сразу как все процессы вошли в норму, тебе вкололи лошадиную дозу снотворного. Чтобы не мешал своими судорогами сводить рисунок.
Я машинально поднес руку поближе к глазам. И впрямь кожа чистая. Никаких линий и даже никаких остаточных пятен.
— Убрали контур? Ну у вас и скорости!
— Контур? — фыркнула Ванда. — Размечтался! Всего лишь сделали деколорирование, благо нужный реагент оказался в доступе. А основная работа только предстоит.
Мне не очень понравился зловещий тон последней фразы. Она ведь могла означать, что…
— Погоди! Так эта штука все еще действует?!
— Нет, нет и еще раз нет, — заявила доктор Полански, опрокидывая в рот содержимое стаканчика. — Когда импульс заставил твои нейронные цепи сколлапсировать, настройка сбилась. И второе дыхание у тебя открылось уже, что называется, свободное от теней прошлого.
Ах вот оно как! Не предполагал. Думал, что будут тупо глушить сигнал, благо все его параметры уже были хорошо известны.
— Собственно, это существенно упростило задачу. Теперь нужно сделать всего ничего: убрать остатки геля из твоего организма.
— И как именно? — уточнил я, предчувствуя недоброе.
Ванда молча кивнула куда-то за свое правое плечо. Пришлось приподниматься, чтобы рассмотреть во всех подробностях громадную посудину, наполненную… Выглядело оно как желе. И когда я набрался смелости встать с кушетки, подойти поближе и потрогать жижу пальцами, ощущения доложили: оно самое, командир!
Я выразил свое мнение коротко и ясно:
— Пакость!
Ванда хохотнула:
— Всегда приятно иметь дело с осведомленным человеком!
— Я туда не полезу.
— Во-первых, солдат, твоего мнения никто спрашивать не собирается. А во-вторых, предпочитаешь, чтобы ошметки контура оставались с тобой до конца твоих дней?
— Неужели все так страшно? — спросил я, опасливо косясь на ожидающую меня ванну.
— А тебе нравится, как ты себя сейчас чувствуешь? — ласково спросила доктор Полански.
Прислушивание к шепоту организма дало неутешительный результат, о котором, скрепя сердце, и было сообщено вслух:
— Не очень.
— Лучше не будет. Хуже, впрочем, тоже. Но если хочешь оставить все как есть…
Она беспечно махнула палочкой, и по процедурной поплыл аромат корицы, настоянной на спирту.
— Нет.
— Тогда сам знаешь, что надо делать.
Ну, знать не знал. Скорее догадывался. В моем прошлом близкого знакомства с «ваннами Лемме» не состоялось, но из литературы и рассказов очевидцев следовало, что наполняющая резервуар вязкая жидкость служила для управления колебаниями разного рода. Причем как для гашения, так и для усиления, и в данном случае неизвестно, какая составляющая процесса имела большее и решающее значение.
— Раздевайся для начала!
Если тряпочка с завязками на спине может называться одеждой, то да, подобный приказ имеет место быть. Но, поскольку именно кусочек ткани являлся последней преградой между мной и ванной, снимать его почему-то не хотелось.
— Ну что ты там застыл? — с легким недовольством спросила Ванда, уже вооружившаяся гроздью датчиков.
— Я стесняюсь.
— Кого? Меня? — расширились светло-зеленые глаза. — Или ты думаешь, что, пока с тебя сводили краску, на тебе что-то было надето?
Конечно, она все говорила правильно, и соломинка, за которую я пытался удержаться, вот-вот грозила переломиться.
— Ну, я… Э… Не то чтобы…
— А вообще, правильно стесняешься, — вдруг согласилась доктор Полански. — Старые пьяные женщины — они… о-го-го какие страшные!
В следующее мгновение больничная рубашка треснула… Нет, не по швам. По застежке. И улетела куда-то в угол комнаты, оставляя меня один на один с экзекуторшей, до умиления похожей на феечку. Если феечки бывают настолько пухленькими.
Одними датчиками, кстати, дело не обошлось. Ванда натыкала в меня еще чего-то вроде капельниц и зондов, а потом велела:
— Залезай!
Легче было сказать, чем сделать, потому что проводки, шланги и прочая амуниция свободы движений не прибавляли, и через бортик ванны я перевалился, как куль, изрядно забрызгав и доктора, и помещение. Впрочем, на меня не обиделись: Ванда лишь задумчиво провела кончиком пальца по капле, оставшейся на
