Запах свежести смешался с запахом сигарет и от него слегка кружилась голова. Впрочем, она кружилась еще и от хаоса царившего там. Кир думал о Люсе. А потом об Ангелине, а потом снова о Люсе, изредка еще вспоминая о Владимире с его нудными упреками и Наташе, которая знала его адрес и могла заявиться сюда, чего ему совсем не хотелось.
Вряд ли она придет в такой дождь — утешал он себя, впрочем, в такой дождь вообще никто не придет. Даже чертов придурок Владимир. Но, к счастью, этот «чертов придурок» соизволил позвонить, и бесполезное занятие Кира прервал телефонный звонок.
— Не говори мне, что вы ушли с празднования дня рождения Лени с его женой, чтобы… — начал тот вместо приветствия, Кир страдальчески закатил глаза.
— Не скажу, — перебил он, — лучше скажи мне, говорила ли потом эта жена что-то обо мне?
— Она ничего не говорила, — радостно заявил Владимир, злорадствуя и торжествуя, — и не вздумай лезть к ним, у них и так сложные отношения. Ты что как с цепи сорвался? Сначала совращать малолетних, потом уводить чужих жен…
— Я ее пока не увел! — словно оправдываясь, напомнил Кир, уселся в кресло и закурил нервно, давясь дымом, — пока.
— Вот именно, — пробурчал друг, — еще только этого не хватало. Наташа не у тебя?
— Нет, а что, должна быть?
— Нет. А Люся?
Повисла тяжелая и неприятная пауза, Владимир в эти несколько минут успел надумать много интересных подробностей и выйти из себя, а Кир впал в какую-то мрачную меланхолию, задумался и не заметил, как сигарета догорела до конца и обожгла пальцы. Он чертыхнулся и бросил ее останки на пол.
— Нет ее здесь, — словно опомнившись от этого, пробормотал Кир и закончил про себя «и, скорее всего никогда не будет». Или будет? Будет! — пообещал он себе.
— Не напоминай мне о ней, пожалуйста! — раздраженно потребовал он, — и о Наташе тоже!
— С Наташей тебе нужно поговорить, — возразил Владимир.
— О чем? — растерялся Кир, достал из пачки следующую сигарету, но по своей обычной привычке не стал ее зажигать, а принялся вертеть в пальцах.
— О том, что все это было ошибкой! И извиниться… — пояснил Владимир тоном католического священника, читающего проповедь. Кира передернуло от такого.
— Ничего не было ошибкой. Все были довольны, — сказал он угрюмо, подошел к окну, пытаясь сквозь сплошную пелену дождя увидеть хоть кусочек залива или дома напротив, но впереди была только бесконечная серая стена, навеивавшая тоску и уныние.
— Ну-ну, — хмыкнул Владимир.
— Я хочу, чтобы она исчезла из моей жизни, — пропустив мимо ушей его слова заявил Кир, провел ладонью по стеклу, а потом посмотрел на оставшиеся на коже капли, — ее присутствие в моей жизни угрожает жизни ее сестры.
— Люся, ты спишь? — ответом на вопрос была только тишина. Наташа лежала в темноте, ругая себя за то, что вообще что-то сказала, чувство обиды было все-таки слишком сильным.
Она слушала, как дождь стучит в стекла, и шуршат автомобили, проезжающие по улице за окном. Ей было холодно и хотелось прижаться к кому-то, но, не смотря на присутствие сестры, она была слишком одинока в этом доме.
«Зачем я вернулась? Ну, зачем я вернулась?» — думала Наташа, уткнувшись лицом в подушку и тихо всхлипывая, — «там бы все иначе было бы. Там Кир… он… а он волнуется обо мне? Скучает?»
Эти мысли заставили ее резко открыть глаза и даже сесть на кровати. Люся все лежала неподвижно, прикидывалась спящей, Наташа чувствовала, что она не спит. Дышала девочка тяжело и часто, словно у нее жар. Может быть, правда? Или она плакала?
— Люсь… — Наташа прикусила язык, чтобы больше ничего не сказать. И опять тишина проглотила ее слова — тяжелая, горькая и непроглядная, как темнота, окутавшая их саваном.
«Это больше не мой дом, — решила Наташа, пытаясь в этой темноте разглядеть потолок, а потом очертания когда-то знакомых и любимых предметов, — мое место теперь там… с ним. Вот и кончилось детство…»
Подумав о Кире, ей вдруг стало грустно, стало очень остро его не хватать, она встала с кровати ногами на холодный пол, подошла к окну.
А если сейчас тихо одеться и уйти к нему?
Именно так Наташа и решила поступить, все равно уснуть она уже не могла. Она осторожно отыскала в темноте свои вещи, медленно и аккуратно принялась одевать их на себя, но была вынуждена прерваться.
— Куда это ты собралась? — Люся правда не спала, и голос ее хоть и был хриплым от слез, но звучал так зло и агрессивно, что Наташа даже испугалась.
— Да так… — попыталась отмахнуться девушка.
— К своему этому!? — прошипела сестренка, вскочила и оказалась рядом с ней, скрестив руки на груди. Ее глаза бешено сияли в темноте, как у душевнобольной.
— К своему этому, — согласилась уличенная Наташа, — ты не понимаешь! Ты ничего не можешь понять! Я его люблю! Он меня любит! В отличие от тебя…
Люся молчала, кусая губы. Потом она вырвала у Наташи из рук ее свитер, который та собиралась одеть и швырнула в кресло.
— Ты глубоко заблуждаешься, разглагольствуя о том, что такое любовь, — процедила она, — и ты никуда не пойдешь.
— Ты не имеешь права за меня решать! — вспылила Наташа, — какого черта?! Ты вообще младшая, не доросла еще! Ты многого не понимаешь…
— Не понимаю, — спокойно согласилась Люся голосом лишенным всяких эмоций и Наташе стало от такого железного холодного тона куда страшнее, чем, если бы сестра кричала, — и не хочу понимать. Но ты пойдешь к нему только через мой труп!
— Да, черт бы тебя побрал! — прошептала Наташа, хотела схватить Люсю за плечи, но та увернулась, отступив на шаг назад, — я люблю его, люблю!
— А я тебя люблю. И поэтому ты не пойдешь, — грустно проговорила сестра и вернулась в постель, накрылась одеялом с головой и, кажется, заплакала. Наташе не хотелось об этом думать.
— Ты меня не любишь! — крикнула она, — и понимать не хочешь! Да лучше бы тебя не было вообще!
— Делай ты что хочешь, — буркнула из-под одеяла Люся хриплым от слез голосом. Наташа всхлипнула, упала в кресло, закрыла лицо руками и просидела так долго-долго, пока не забылась тревожным, не дарящим спокойствия или утешения, сном.
— Умерла? — пробормотал Валера растерянно, смотря, как Борис пытается прощупать у падчерицы пульс. Вид у нее был плачевный — отвратительный и жалкий, но Валера не беспокоился о судьбе этой девочки, его куда больше волновала ответственность за эту судьбу.
Борис долго щупал тонкую руку с синими венами и красными полосами от веревок, и все никак не мог убедиться в обратном, в том, что они спасены.
— Тогда мы сейчас ее в одеяло закатаем и отнесем в парк, — бубнил он, судорожно теребя ее руки, — выбросим там, и свалим все на неведомого маньяка. Если что — она сбежала из дома, сама виновата…
— А как мы ее понесем? Ты думаешь, соседи не заметят такой огромный тюк? — перебил его Валера.
— А что ты предлагаешь!? На кусочки распилить!? — зарычал Борис, потом действительно закатал неподвижную Таню в одеяло, переложил ее на пол, а сам кивнул товарищу, — убери здесь все. И главное простыни. Заберешь их с собой, выбросишь. И веревки…
— Эй! Не командуй мной! Почему это я должен все это выбрасывать!? А если кто-то увидит?! — разнервничался Валера, брезгливо принялся собирать и сминать простыни. Потом бросил их на пол у своих
