Глава четвертая
Снег в декабре, январе и феврале существенно различаются.
Декабрьский снег пахнет елкой, мандаринами и чудесами, напоминает серебристую пыль, звездный пепел, мягко ложащийся на еще теплую землю. В декабре есть своя магия, светлая, тихая магия, подступающего Нового года. Хочется оставить позади себя все плохое, начать новую жизнь с началом календаря.
Снег в январе скорее напоминает теплое одеяло, которое отчего-то отдает холодом. Он пахнет ледяной водой проруби и горячим чаем с корицей. В него хочется закутаться и уснуть до конца зимы.
Февральский снег — замерзшие слезы вечности. Он тоскливый и грязный, затвердевший и жестокий, местами превращающийся в грязные лужи и слякоть. Запах? Его запах? Ржавых водосточных труб. Именно так и пахло на школьном крыльце, когда в один из дней на него выскочил Саша, на ходу застегивая свою не очень то теплую куртку. Когда-то мама очень внимательно следила за тем, чтобы он тепло одевался, выходя на улицу, всегда надоедливо напоминала про шапку и шарф. Иногда она говорила что-то про бронхит, его последствия и осложнения. Но потом она всегда замолкала, глаза ее заволакивала мутная пелена страшных воспоминаний, лицо ее мертвело и становилось похожим на каменную маску. Если они были дома, она бежала пить свои таблетки, а потом возвращалась другая — вроде бы веселая, но совсем не такая, как прежде, как будто ненастоящая, словно ее подменили. Со временем мутная пелена все чаще стала появляться в ее некогда ярких и живых глазах, а лицо все меньше выражало в себе какие-то эмоции и чувства. Создавалось впечатление, что ее душа незаметно выскользнула из тела и отправилась в свободное странствование по волнам своей неразделенной, тяжкой и страшной горечи.
Тяжело было не пережить. Тяжело было молчать, скрывать столько лет, не иметь возможности выкричаться, выплакаться, поделиться с кем-то всем, что тяготило ее душу. Это и сломало ее, как и отца. Саша с грустью смотрел на них и понимал, что оказался сильнее. Это он признавал без гордости, просто, как факт, как неизбежность.
Он замотал на шее старый шарф, пахший нафталином и пылью, и ускорил шаг, ему совсем не хотелось обзавестись попутчиками, нужно было побыть наедине с собой. Даже от общества Миши он предпочел отказаться, чтобы не давать ему повода для беспокойства своим кислым видом.
Но к своему величайшему огорчению Саша услышал за спиной приближающийся стук каблуков по очищенному от снега асфальту, и ему не стоило особого труда догадаться, кто выждал момент, когда он окажется совсем один, без друзей. Он ускорил шаг, но Польских все равно догнала его.
— Ты куда-то торопишься? — поинтересовалась она весьма миролюбиво и поправила сползшую набок от быстрой ходьбы вельветовую беретку, которая ей чрезвычайно шла, — или убегаешь от меня?
— Я не убегаю, — буркнул Саша и спрятал нос в шарф, жалея, что не может укутаться им с головой, лишь бы только не видеть эту особу.
— Да ладно, — Рита нервно рассмеялась, а потом вдруг посерьезнела и очень тихо и спокойно, совсем без выражения спросила, — ты меня боишься?
— Я тебя боюсь? — откликнулся Саша и даже остановился, такими смешными ему показались эти слова. Рита тоже была вынуждена встать и теперь она ждала продолжения, потому что чувствовала, что дальше последует что-то интересное. Хочешь интересное? Получай!
Саша без смущения схватил ее за воротник пальто и сильно тряхнул, так, что девушка с трудом устояла на ногах.
— Не знаю уж кем ты себя возомнила, — проговорил он очень зло, удивляясь тому, как холодно и отчужденно в этот момент звучит его голос, наполнившийся непривычными стальными нотками, — но я тебя не боюсь и бояться не собираюсь. Да будь твой папаша хоть нефтяным магнатом, ты мне ничего не сделаешь. А я вот тебе сделаю, так что оставь меня в покое, по-хорошему.
Он резко отпустил ее и торопливо пошел дальше, лишь бы только не смотреть ей в лицо. Он чувствовал, как все внутри полыхает от ярости и удивлялся тому, откуда же в нем столько бессильной и тупой ненависти. Он напоминал себе своего отца, когда тот напивался и бил его, просто потому что больше некого было обвинить во всем, просто потому что куда то нужно было выплеснуть эту отчаянную агрессию.
— Сделаешь? — догнал его голос Маргариты, — убьешь? Или что? То, что ты сделал десять лет назад?
Саша чуть не уронил портфель в грязную лужу подтаявшего снега от неожиданности. Ярость быстро сменилась отчаянным паническим страхом, сковавшим тело, подобно ледяным объятиям комы. Он боялся обернуться, боялся пошевелиться, боялся что-то сказать, но нужно было.
Что она знает!? Откуда она знает!?
Ужас мешался со злостью и ему хотелось побыстрее придушить ее за то, что она посмела тронуть эту незаживающую рану, посмела ковыряться в ней острым предметом и считать себя вправе лезть в чужие дела.
— Что я сделал десять лет назад? — хрипло спросил он. Хорошо, что они успели еще хоть немного отойти от школы и все эти разборки не происходили напротив директорского кабинета.
— Этого я не знаю, — нервно пожала плечами Рита и полезла в карман за сигаретами, хотя курить ей совсем не хотелось. Она заметила, что при этих словах напряженные плечи Саши, обтянутые тонкой тканью куртки осунулись, но останавливаться она не хотела. Нужно было продолжать игру, поэтому она быстро добавила уже более бодро и уверенно, — но я узнаю.
— Попробуй, — как-то подозрительно спокойно разрешил Саша, обернулся и посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, — узнаешь, я тебя придушу. Я не шучу, — сказано это было совершенно серьезно и о шутках и речи быть не могло. Глаза Саши вдруг стали такими страшными-страшными, пустыми и жестокими, что Рита даже пожалела, что в это ввязалось. Она никогда не видела его таким, с такими страшными глазами, которые сейчас впитали в себя холод всех арктических льдов, все мрачные океанские глубины, таящие несметные полчища неизвестных чудовищ. Но что могло быть приятнее ее игры с огнем? Она почувствовала нервное возбуждение и ощущение подъема, ей стало интересно, насколько правдивы его обещания.
— Договорились, — рассмеялась девушка. Саша нахмурился, но это жуткое и потустороннее в нем схлынуло, вернулось все прежнее, он как-то печально, сутулясь, побрел по заснеженной дороге в сторону своего дома.
— А Бельский знает твою тайну? — Рита пошла следом, но на безопасном расстоянии, на ходу, раскуривая сигарету, не доставлявшую ей в этот раз никакой радости.
— Нет.
— А Евгения Олеговна?
— Нет.
— Кто-то из администрации школы?
— Отвали.
Некоторое время они еще шли молча. Рита прислушивалась к каждому звуку из окружавшего их разнообразия, отчего-то она чувствовала себя уставшей от этого огромного назойливо вторгавшегося в ее мысли мира. Мысли путались и обгоняли друг друга, сплетаясь в неразрывный клубок сомнений и глупых доводов. Ей столько нужно было сказать, она так давно готовилась к моменту, когда отловит Сашу без его надоедливых друзей, а теперь она отчего-то усомнилась в правильности подготовленных партий.
— А если я напрямую пойду и поговорю с твоей матерью!? — вдруг выпалила она совершенно неожиданно для себя самой. Сашу даже повеселили эти слова. Он внезапно остановился и Рита в него врезалась, сама испугалась. С ветки дерева рядом слетели воробьи, стряхнув с него серебристую пыль. Хотя снег уже был грязным и тяжелым, февральским.
— Это будет очень глупо с твоей стороны, — заметил Саша, бросил на нее презрительный взгляд, сверху-вниз. Королеву это взбесило, потому что никто не смел на нее так смотреть, да и вообще так обращаться с ней. Если кто-то и вел себя так, то только потому, что она ему позволила. Приходилось
