оправдываться этим.
Рита чувствовала себя маленькой девочкой. Гадкий отвратительный Саша, который вздумал ее обижать. Может бросить бестолковые попытки подчинить его себе и натравить на него папочку? Или Антона? Или вообще Богдана? Да что за детский сад!
— Она ничего тебе не скажет, — закончил Саша свою мысль. Рита кинула сигарету на пол, придавила ее носком сапога и нахмурилась.
— Я все равно узнаю, — упрямо скороговоркой сказала она и гордо задрала нос, такой идеальный- идеальный, что с ее профиля только скульптуру лепить. Столько людей восхищаются ей, завидуют ей, ненавидят, осознавая ее превосходство, а он стоит и препирается, как последний осел. Да он счастья своего не понимает.
— Пожалуйста. Только помни, что я тебе сказал, — выдохнул парень и снова что-то в нем такое проснулось, жестокое и страшное, что обожгло Риту холодом и волной почти физически ощутимой ненависти. Чувство было таким сильным, что захлестнуло ее с головой, она как будто захлебнулась его мощью и у нее потемнело в глазах. Вот это да! Никто никогда не ненавидел ее так открыто, так яростно, так честно, прямо в лицо, как, впрочем, никто и не любил. А какой бы она была, Сашина любовь, если бы это было возможно? Такой же упоительной, такой же безумной? Рите захотелось по-детски навзрыд плакать, так ей стало обидно, что дослужилась она только до ненависти. Она поддалась короткому порыву, шагнула к однокласснику, который к такому повороту был не готов, и, взяв в ладони его лицо, заставила себя поцеловать. Эта сцена продлилась совсем недолго, потому что Саша очень быстро оттолкнул ее и даже провел тыльной стороной ладони по губам, демонстрируя как ему противно.
— В следующий раз я тебя точно ударю, — пригрозил он.
— Ножом, пожалуйста, — звонко рассмеялась девушка, и слова ее удивляли своей неподдельной веселостью, — потому что я уже буду знать твой секрет. Обещаю.
— Идиотка, — бросил ей в след Саша, но Польских уже уверенной быстрой походкой направлялась в сторону школы, откуда они пришли. В какой-то момент она поравнялась с Мишей, который, судя по всему, издалека наблюдал все это действо. Саше стало тошно и грустно оттого, что друг мог себе надумать, а в том, что он уже это сделал, Саша не сомневался. Миша сам подтвердил его догадки.
— Ты ее, значит, презираешь!? — пробормотал парень, подходя ближе, — вижу я, как ты ее презираешь!
— Она сама ко мне полезла, — холодно возразил Саша, хотя его раздражало то, что он оправдывается, он это с детства не любил, — пойми, она хочет нас поссорить.
— А ты ей в этом готов помочь? — поднял тонкие брови Миша и презрительно поджал губы, — зачем ты врал мне, что ненавидишь Риту?! Говорил про нее гадости…
— Потому что я правда ее ненавижу и правда так про нее думаю.
— Ты врешь, — крикнул Миша, очки съехали ему на нос и он поправил их резким неаккуратным движением, словно они были в чем-то виноваты, — врешь. Какой ты после этого друг!? Ведь ты же знал, что я ее люблю…
— Я не буду с тобой спорить, — осадил его Саша спокойным и каким-то отсутствующим голосом, — не веришь и не надо.
— Вот значит как… — прошептал Миша и убежал поскорее домой, хотя ему безумно хотелось врезать Саше за его гадкое равнодушие, за его ложь, за ту пропасть, которая из-за него вдруг появилась между ними, страшная и неизбежная.
Саша тоскливо посмотрел ему вслед и пожалел, что не курит. Просто так стоять на морозе было как- то глупо, так он хотя бы немного согрелся и занял руки, которые некуда было деть. Но он всегда считал все эти вредные привычки привилегиями Королевы и ее мерзостной свиты, поэтому они вызывали у него особенное отвращение. Пусть выжигают себя, пусть уничтожают, у него то перед глазами было достаточно примеров того, до чего доводят пагубные увлечения. Он сам стал жертвой одного из них.
Но отчего-то он уже не чувствовал такой жгучей ненависти к Польских, как какое-то время назад, когда она стояла перед ним воплоти. Напротив, он раскаивался, что вел себя с ней так жестоко, бросался словами и угрозами, потому что отчетливо ощутил, какая она жалкая. Беспомощная, глупая, слабая девчонка, возомнившая себя бог весть кем, запутавшаяся и заблудившаяся, выкупавшаяся в грязи и теперь тянувшаяся к нему всеми фибрами своей душонки, за помощью, за защитой. Его секрет был только предлогом, только чем-то, что могло бы их связать, за что она могла бы зацепиться, поэтому так отчаянно желала узнать этой отвратительной правды.
Саша оказался в двусмысленном положении. С одной стороны ему было выгодно, чтобы Рита узнала поскорее то, что он скрывал столько лет, захлебнулась, упилась тем, как это страшно и гадко и сама поскорее оставила его в покое, начав испытывать тоже самое, что к нему испытывали его родители, как бы не старались это скрыть. С другой, он боялся, что Рита не тот человек, которому можно доверять и рано или поздно, она все равно разнесет эту весть по свету. Может быть она только хочет казаться жалкой, чтобы он подпустил ее к себе поближе? Тогда ее актерскому таланту нужно отдать должное, так натурально сыграть отчаяние, боль и просьбу в глазах, так искренне поджимать губы, как от сильной обиды. Или она действительно слаба? Лишь одна из тех слабых, кто ищет поддержки сильных, смелых людей, которые все могут вынести.
Но почему он опять должен помогать, наступить на горло своей неприязни, протянуть руку, почему опять он? Саша знал ответ. Потому что они дети, глупые дети, как бы они не старались казаться чем-то другим, а он со своим детством уже давно простился, давно уже вступил во взрослую жизнь.
Десять лет назад.
Миша влетел в квартиру как ошпаренный и только в прихожей позволил себе перевести дух. Его лицо пылало от холода и ярости, дыхание сбилось, сердце стучало быстро-быстро. Ему хотелось сделать что-то страшное, выплеснуть куда-то все то, что сейчас бушевало в его душе и это было бы похоже на взрыв энергии, рождение сверхновой звезды. Миша невольно использовал в своей речи сравнения, пришедшие туда из астрономии, которой они увлекались вместе с отцом и уже не видел в этом ничего удивительного.
Люди напоминали ему звезды в созвездиях, они менялись, кружились в тайном космическом танце и складывались в новые комбинации. Сейчас он чувствовал, что невидимая нить, связывавшая его с Сашей столько лет звенит и вибрирует, рискуя порваться под напором обстоятельств. Предательства, злого, коварного предательства, которое он никак не пытался оправдать, ему интересно было только как давно его лучшего друга и девушку, в которую он был безответно влюблен столько лет, связывают такие отношения. Какие он и сам ответить не мог, но был уверен, что какие-то. Он одинаково сильно ревновал их обоих и его душило это впервые испытанное им ощущение.
— Миш? — из комнаты вдруг раздался голос матери, и парень отчего-то испугался, он совсем не ждал застать Светлану Петровну дома. Он быстро разделся, бросил школьную сумку, зная, что мать будет ругать его за то, что он разбрасывает вещи и поспешил к ней.
Светлана Петровна стала совсем другой, он даже не узнал собственную мать, сидящую в каком-то углу, сжавшись, свернувшись в комок, с загнанным потерянным взглядом. Руки ее слегка дрожали от волнения, но при этом глаза оставались совсем неподвижными, губы ее презрительные и тонкие были сжаты в тонкую острую линию, словно она прикусила их от боли.
— Мам… что случилось? — осторожно спросил Миша.
— Ты присядь, присядь, — распорядилась женщина, и голос ее снова повеял прежним ледяным отзвуком уверенности. Она привыкла держать ситуацию в своих руках, и даже когда они нервно вздрагивают, бульдожья хватка не должна стать слабее. Комиссарша. Командирша. Миша не раз слышал, как такие слова в адрес Светланы Петровны бросала Львовна, и он никогда не задумывался об их смысле.
— Отец вернулся? — с надеждой выдохнул парень.
Женщина облизнула губы и прикрыла глаза. Что-то в ней напряглось, словно готовясь к броску или выстрелу, как взведенное ружье. Выстрелит, обязательно выстрелит, только соберется с силами.
— Он нашелся, — поправила она после некоторой выдержанной паузы и все-таки выстрелила, открыв глаза и внимательно посмотрев на сына, — мертвый. В гараже. Он повесился.
