почему квартира такая пустая, думал об отце, перебирая в памяти немногочисленные воспоминания.
На краю пустыря росло высокое, давно уже мертвое дерево, который никто не удосуживался спилить. Дима без труда залез на одну из веток и стал делать свое черное дело, дело, которое он задумал. Все необходимое он принес с собой.
Город тонул в серой дымке, как будто окутанный смогом горящей травы. Это лето, должно быть, будет очень жаркое.
Дима намотал веревку на руку, дернул, проверяя насколько она крепкая и устроился поудобнее, наблюдая за тоскливым, но таким родным пейзажем, в котором ничего не менялось. Как на картинке. А есть ли такие картины? Ему казалось, что все произведения искусства должны быть яркими, запоминающимися… зачем кому-то рисовать такие серые бесцветные города, в которых солнце выходит только по праздникам? Зачем кому-то вообще знать о них? В произведениях искусства он тоже совсем не разбирался. Он не знал, какими должны быть они, чтобы быть по-настоящему ценными.
Он не знал, как он будет делать то, что собирался и как правильно вести себя в такой ситуации. Откуда-то он слышал, что полагается оставлять записку, чтобы кто-то ее потом прочитал и понял, почему он сделал это. А он и объяснить то не мог, зачем он это сделал и почему. Просто знал: так надо.
А написать? Он бы коряво, с ошибками, написал бы «Вам всем так будет лучше. Мама не плачь, бабушка — не кричи…» К кому бы он обратился еще? Да не к кому… Всем остальным плевать. К учителям, которые считали его воплощением мирового зла? К Коле? К одноклассникам, которые побаивались его из-за дурной репутации, сложившейся за годы? К некой девочке Анечке, из седьмого класса, которая ему всегда нравилась? Он то и чувства свои не знал, как проявлять, кроме как подергать ее за косички или кинуть ей пиявку, выловленную из пруда, в портфель. Пиявка — это хорошо, а это правильно, а обращение в глупом, прощальном письме — нет. Плохо он это придумал. Да и потом, он был такой неграмотный, что читая это его письмо, все бы потешились бы на славу, а ему этого не хотелось, хотя он частенько веселил окружающих своими выходками и дурацкими шуточками. Просто это не шутка. Просто сейчас все серьезно.
Дима выудил из кармана машинку, повертел ее в руках, потом прижал к груди, нежно-нежно, словно это было его домашнее животное. Ему вспомнилось, как они встречали новый год всей семьей, как ходили после смотреть салют и строить крепость из снега… Это было так давно, в прошлой жизни. Вроде бы и не с ним. А с ним — глупости какие-то — угнанные машины, сигаретки, битые стекла и чья-то вечная, заскорузлая ненависть.
Мальчик сплюнул, убрал машинку обратно и надел петлю себе на шею.
Что он должен сказать в таком случае? Ничего, пусть ничего. Так лучше будет, правильнее…
Веревка была вся насквозь мокрая и скользкая, как и Дима, его руки, лицо, волосы и даже одежда. Он чувствовал себя маленькой собачкой, выброшенной на улицу хозяевами за какую-то повинность. Какую из них? Он во всем был всегда виноват. Особенно в том, что родился на свет — это по словам бабушки. Пусть бабушка вздохнет облегченно. Она больше не будет жалеть, что у нее такой плохой внук. И мама не будет жалеть, что у нее такой плохой сын. Никому, никому он больше не доставит неудобств своим существованием.
Дима оттолкнулся от ветки и прыгнул вниз.
Даша не любила дождь и хмурое безрадостное бессезонье вообще. В такую серую унылую погоду ей хотелось забиться в теплый уголок, завернуться в плед с головой с чашкой горячего чая в руках и не выходить наружу до наступления лета. Но она вынуждена была стоять под стареньким зонтом с переломанными спицами и дожидаться Юру.
Она сама выбрала место встречи. Она не хотела говорить с ним дома или в его квартире.
Было в этом что-то гадкое, слабое, от этого она казалась себе трусом. Вместо того, чтобы встретиться с опасностью лицом к лицу, она пыталась по максимуму избежать болевых ощущений, искала обходные пути, упрощала свою задачу. Но задача сама по себе была не очень-то простой.
Перед ней стоял выбор между двумя одинаково близкими ей людьми: Настей и Юрой. А вместе с ними — противостояние двух систем ценностей. Выбери она Настю — она навсегда останется серой мышкой, скучной среднестатистической девчонкой, маменькиной дочкой, покорной и послушной. Выбери она Юру — перед ней распахнется совсем иной мир, полный творчества, свободолюбия и волшебства, красивой музыки, картин и странных людей. Мир, всегда пугавший, но манивший тихую, домашнюю Дашку. Только отчего-то этот дивный чудесный мир казался предательством. По отношению к ней самой, прежней. К маме с ее правилами и принципами. К Насте…
Эти мысли были оборваны появлением Юры. Он порывисто заключил девушку в объятия, хотел поцеловать, но она увернулась. Сначала нужно было что-то решить.
Капли дождя залетали и под зонт, заставляя Дашу кашлять влажным седым воздухом.
— Что случилось? — насторожился Юра.
— Давай пройдемся, — вместо ответа предложила девушка. Мужчина раскрыл свой зонт, и его хватило им обоим.
В такую погоду аллеи старого парка были совсем пустыми, никто не мог нарушить их уединения.
Даша все смотрела себе под ноги и всячески прятала взгляд.
— Ты хочешь поговорить со мной о чем-то серьезном, — без труда догадался Юра, внимательно изучая ее поведение. Все-таки он был намного старше и опытнее, ему не стоило особого труда заметить подвох.
— Угу, — Даша кивнула, но говорить откровенно она была еще не готова. Они еще некоторое время побродили туда-сюда по парку. Вид у него был удручающий — потемневшие давно не крашенные лавочки, разбитый асфальт и жуткая, заброшенная сцена старого, еще дореволюционного театра, затерянная где-то среди тусклых силуэтов деревьев. В прекрасные, давно минувшие годы, на этой сцене выступали какие-то поэты серебряного века и, как поговаривали многие, сам Шаляпин. Как его только занесло в этот маленький, потерявшийся на карте город?
Иногда Даше казалось, что все горожане — призраки, не существующие на самом деле. Никого из них не существует, как не существует и жалкой точки в географических атласах с таким названием. Они — иллюзия. Они — выдумка. Но они были живыми и реальными. Кто-то даже выбирался за пределы, в Москву, в Петербург, даже на Мальту, как проклятая Рита, и доказывал этим правдивость их существования.
Юра сулил ей, что увезет ее отсюда. В начале он точно также хотел увезти Настю.
Настя. Она сидела с ней еще ребенком, пока родители были на работе, она учила ее читать, писать, вкладывала в нее все хорошее, что теперь было в ней. Может Даша и не могла простить того, что сестра уехала, бросила ее, не стала даже писать и звонить какое-то время, но она все равно до безумия любила Настю. А как можно было не любить такого доброго, замечательного человека, как она? Как Юра? Ведь они идеально подходят друг другу…
— Я должен сказать тебе кое-что, — первым прервал молчание Юра, они остановились около облезлой каменной вазе, в которой по задумке должны были расти цветы, — Даша… я разрываю помолвку.
Дашу как будто ударили.
— Нет! — сдавленно прошептала она и как безумная затрясла головой, — нет, нет… только не это…
— Как же?! — смутился Юра, — я же делаю это для тебя… Чтобы быть с тобой!
— Нет… ты совершаешь большую ошибку! — крикнула Даша и отбежала в сторону, под дождь. Девушка запрокинула голову и подставила лицо холодным, отрезвляющим струям. Она промокла, замерзла и хотела вернуться домой, но нужно было сначала закончить этот ужасный разговор.
Она смеялась над собой — «ты все еще готова идти на все, чтобы заполучить его любовь»? Получила. Довольна. Плевать на Настю, черт возьми! Да разве ей есть дело до какой-то Насти, когда речь идет о ее собственном личном счастье. Браво, Даша. Этому ли тебя учили?
— Что это значит, Даша?! — переспросил мужчина в глубокой растерянности, — как все это понимать?
— А вот так. Ты любишь Настю, а не меня. Ты обманываешь себя. И вы должны быть с ней, — на одном дыхании выпалила Даша и убрала с лица намокшие волосы, начавшие прилипать к коже. Глаза ее
