доносятся откуда-то снаружи. Женщина вскрикивала пронзительно — сначала просто от ужаса — «ла, ла, ла» («нет, нет, нет»), — а потом от боли, когда на нее стали сыпаться удары. Лина слышала свистящий звук какого-то предмета, рассекавшего воздух, потом ужасный хлесткий звук удара и сдавленный крик. Потом еще и еще раз. Пока продолжалось это избиение, до Лины доносилась тщетная мольба о пощаде: «Йа сайиди!» («О господин!») Наконец, когда боль лишила женщину сил кричать, послышались приглушенные звуки ее молитвы: «Йа ситр! Йа кафидх!» («О спаситель! О защитник!»); она теряла сознание. Потом Лина услышала усталый от напряжения мужской голос, пробормотавший: «Коусса!» («Б…!»), — после чего наступила тишина. И в этой тишине Лина окончательно поняла, где она находится. Это был Каср-аль- Нихайя — Дворец Конца.
Лина пролежала на полу несколько часов, не в силах заснуть, боясь даже пошевелиться. В ушах у нее стояли крики женщины, которую, очевидно, били то железным прутом, то цепью, то по ягодицам, то между ног. Лина старалась думать о чем-нибудь другом, но поняла, что ничего другого для нее уже не существует. Холод камня под щекой как-то даже успокаивал ее. Она подумала, не разбить ли голову о каменный пол, чтобы надолго потерять сознание, но было очевидно, что ей не хватит духа это сделать. Единственная надежда, сказала она себе, это ее британское подданство. С ней не могут обращаться так же жестоко, как с этой бедной женщиной, свидетельницей страданий которой она оказалась. Она уже не жительница Ирака, она женщина с Запада. Они не посмеют. Но надежды таяли в темноте комнаты, где носилось эхо криков этой женщины. Время от времени Лина слышала снаружи шаги и тихие разговоры по- арабски; она думала, что идут за ней, но звуки замирали вдали. Потом, уже через много часов, возник другой звук — металлического ключа, вставляемого в замок, и дверь ее камеры распахнулась.
— Вставай, — сказали ей.
Внезапный поток света из дверного проема ослепил Лину, и сперва она даже боялась открыть глаза. Когда она все же их открыла, то увидела мужчину лет тридцати в кожаной куртке и синих джинсах. Он был поджарый, как гончий пес, и от природы сутулился. В паре метров от головы Лины находились его туфли — «плетенки» с маленькими кисточками, вроде тех, что продают у «Брукс бразерс». Единственное, что выдавало в нем иракца, — это его суровый взгляд.
Лина встала. При свете она оглядела наконец камеру, в которой ее держали. Примерно пять квадратных метров, голые шершавые бетонные стены с нацарапанными на них отчаянными посланиями прежних обитателей — обращения к их любимым и ко Всемогущему Богу не забывать о них в их страданиях. За дверью был виден узкий коридор с окном, выходящим во внутренний двор. Казалось, это здание смотрит только вовнутрь. На улице был день, светило солнце.
— Прошу вас не причинять мне боли, — сказала Лина по-английски. — Я британская подданная.
Мужчина прорычал по-арабски: «Индари!» («Повернись!») Он достал из кармана кусок толстой материи и туго завязал ей глаза. Потом он накинул ей на шею веревку на манер собачьей сворки и потащил за нее. «Иди за мной!» — скомандовал он.
Спотыкаясь, она пошла за ним по длинному коридору, в том направлении, откуда несколько часов назад доносились крики. Потом они повернули направо и остановились; Лина услышала, как он открывает какую-то дверь, и почувствовала, что он потянул ее внутрь за веревку. Когда дверь закрылась, он снял повязку и сворку и приказал ей сесть. К подлокотникам кресла были приделаны ремни.
— Меня зовут Камаль, — сказал он, стоя над ней. — Сегодня я буду твоим следователем. Я хороший следователь. Я учился в колледже. Я люблю мороженое. Я такой же, как ты. Но ты должна говорить мне правду. Только правду.
— Что вы хотите со мной делать? — спросила Лина по-английски.
— Я буду задавать тебе вопросы, — ответил он по-арабски. — А ты будешь отвечать по-арабски, или я выкину тебя в окно. — Он указал на маленький проем в дальнем конце комнаты.
— Прошу вас дать мне возможность увидеться с английским послом, — сказала она, на сей раз по- арабски.
Следователь рассмеялся.
— Ты бредишь. Никакого английского посла тебе не будет. Буду только я. — Он подошел к креслу и привязал ей руки ремнями. — Сиди смирно. Я сейчас вернусь! — Он улыбался; он считал, что это смешно.
Когда он вышел через боковую дверь, Лина огляделась повнимательнее. Прямо перед ее креслом стоял простой металлический письменный стол, на нем — закупоренная бутылка «Джонни Уокер» с черной этикеткой и блок сигарет «Мальборо». На одной стене висел выцветший иракский флаг, на другой — плакат, прославлявший правящую партию. На нем было нарисовано несколько цветков и написано: «Кулл аль-шааб шаддат варид, ва аль-риха хизбийя» — «Весь народ — это букет цветов, а партия — их аромат».
Под этим нелепым плакатом стоял деревянный стол. На нем были разложены инструменты, словно сверла и щупы в кабинете дантиста. Там лежал кусок электрического кабеля длиной больше метра, обернутый тонким слоем пластика; рядом лежал деревянный инструмент, формой и размером напоминавший бильярдный кий, и еще один, потолще, похожий на бейсбольную биту. Рядом стоял какой-то электрический прибор, из панели которого торчали провода, и ведерко с водой. К стене примерно через каждый метр были прикреплены металлические кольца. В углу комнаты стоял смотровой стол типа тех, что можно видеть в кабинете гинеколога, с металлическими манжетами для ног — чтобы держать их раздвинутыми. На этом столе тоже стоял лоток с инструментами, которые Лине не были видны.
Дверь снова открылась. Это вернулся мужчина в синих джинсах; в руке он держал картотечный ящик. Лину охватила дрожь. Она пыталась сохранить присутствие духа, но вид этой комнаты для допросов с орудиями пыток, выставленными напоказ, словно обычный инвентарь, морально уничтожил ее.
— Боишься? — спросил следователь.
Лина кивнула.
— Это хорошо, — сказал он. — Я принес тебе несколько картинок. Ты на них, наверно, кое-кого узнаешь. Я бы хотел, чтоб ты их посмотрела.
Он бросил ящик на колени Лины; одна фотография упала на пол. На ней была Ранда Азиз. Лицо ее, искаженное болью, можно было узнать. Ранда была раздета до пояса. На живот лилась кровь из раны, начинавшейся на том месте, где раньше был ее левый сосок. Средняя часть груди была красной и вздувшейся, как огромный гамбургер. Увидев это лицо, Лина вскрикнула и отвернулась.
— Там еще есть картинки, — сказал он. — Посмотри.
Лина сидела неподвижно, глотая рыдания, повернув голову от этого ужасного ящика с фотографиями и закрыв глаза. Мужчина в синих джинсах поднял руку и сильно ударил ее по щеке.
— Смотри! — повторил он.
Лина, цепенея, открыла ящик. В нем было все то же самое. Окровавленное влагалище. Оторванное ухо. Избитое лицо, по которому кровь текла со лба, из носа и изо рта. Ее самая близкая подруга, сфотографированная в немыслимых позах.
— Харам, — сказал мужчина в синих джинсах. — Ну и дура же была твоя подруга. Нам от нее требовались только сведения, а посмотри, что пришлось сделать! Я надеюсь, ты будешь не такая глупая.
— Она умерла? — тихо спросила Лина. Это было единственное, что она хотела знать. Когда следователь кивнул, она почувствовала странное облегчение. Значит, это не будет длиться вечно. Когда- нибудь она освободится, как Ранда.
— Но тебе вовсе не нужно умирать, хабибти. — Он улыбался широкой улыбкой, как человек, старающийся произвести хорошее впечатление на посетителя. — Все, что от тебя требуется, чтобы спастись, — это ответить на мои вопросы. И все. Понятно?
— Да, — прошептала она, хотя и понимала, что это ложь. После того, что они сделали с Рандой, они не выпустят ее никогда. Она скажет ему все, что должна сказать, лишь бы это скорее кончилось. Скажет все, что он хочет услышать. О файлах Хаммуда, о компьютерной ленте, о Хофмане. Все это уже не имеет значения. Она оказалась во Дворце Конца.
— Ну, так начнем. И помни, только правду. Иначе — у меня тут есть помощники. — Он указал на инструменты, лежавшие на деревянном столе.
Лина кивнула. Она хотела одного — чтобы с нею поскорее покончили. Следователь закурил
