сродни тем, которые ставили лонгвийцы на своих боевых шлиссдарках. Чудовищные сооружения, стреляющие с высокой скоростью и оснащенные лонгвийскими системами наведения.
Снаряды, разумеется, были заговоренными.
Тир однажды наблюдал изготовление таких снарядов и поразился простоте и вульгарности процесса. Свинцовые и каменные болванки заговаривались конвейерным методом. Болванок было много — на транспортере помещалось не меньше сотни, а снарядный мастер произносил заговор всего один раз.
Пять минут невнятного бормотания, и готово — вся сотня переливается перламутровым сиянием.
Аж жуть брала. Тир наблюдал в действии мастерскую в пригороде Рогера, но ведь и у кертов были подобные. И вообще у всех. Из-за этих ПВО скоро летать будет невозможно.
Запас посмертных даров пора было пополнить. Он не знал точно, сколько у него осталось, но подозревал, что меньше, чем нужно, чтобы чувствовать себя комфортно. То есть, определенно, больше двух, но те времена, когда два посмертных дара в запасе он считал достаточным количеством, остались далеко в прошлом.
Сейчас посмертные дары нужны были не только ему.
Однако Старая Гвардия оставалась в столице, несмотря на то, что керты на новых болидах основательно потеснили вальденцев и вот-вот могли вернуть себе свою столицу. Эрик считал вмешательство старогвардейцев неоправданным, а старогвардейцы знали, что в таких вопросах Эрик не ошибается. Если он считает, что на фронте без них обойдутся, значит, так оно и есть.
Тиру от этого, правда, было не легче.
Им всем хотелось воевать. Не убивать — без убийств изнывал только легат, — просто делать что- нибудь более значимое, чем регулярное патрулирование неба над Рогером. Жить так, чтобы чувствовать каждый день. Слишком резким оказался контраст между напряженностью фронтовых будней, когда они почти не спускались с неба на землю, и затянувшимся, определенно, слишком затянувшимся отпуском.
Отпуск закончился, работа началась, но разве можно сравнивать?
С некоторых пор щитовой домик с изрисованными порнографией стенами казался старогвардейцам милее родных особняков на обновленной Гвардейской улице.
Тир понимал их. Он сам рад был бы возвращению в тот дом. Несмотря на то, что им впятером приходилось жить в одной тесной комнате. Несмотря на то, что каждый день и каждую ночь их могли убить. Несмотря даже на то, что в холодные дни слишком часто приходилось открывать печную дверцу, чтобы подбросить дров, и языки пламени плясали, угрожая вырваться и поймать.
Вообще-то, так было нельзя. Люди должны ценить мирную жизнь, а не рваться на войну. Даже с учетом того, что постоянно затевают все новые и новые войны.
— А мы все еще люди? — поинтересовался Падре, когда в один из вечеров они остались вдвоем за столиком в «Антиграве». — Знаешь, Суслик, мне кажется, затяжной сезон охоты не добавил нам человечности.
— Мы делали то, что было необходимо.
— И это — чистая правда. Давно хотел спросить: ты печешься о нашем душевном состоянии для себя или для Эрика?
— А как ты думаешь?
— Думаю, что для нас самих. — Падре усмехнулся и отсалютовал бокалом. — Ты нас любишь, парень. Но что ты будешь делать, когда всех нас убьют?
— Заберу себе ваши жизни.
— Тоже неплохо.
Зато, оставаясь в Рогере, он мог бывать дома каждый день. И с каждым днем эта возможность становилась все более ценной. Тир наблюдал, как развивается плод в чреве Катрин, как он меняется, превращаясь из ничего в нечто. Его ребенок. Сын… Связь этого крохотного существа с отцом была прочнее, чем связь с матерью, но Катрин не стоило знать об этом.
Имя его сына было — Риддин, что означало «Живущий в мире с людьми». И, надо сказать, Тир надолго задумался над тем, откуда ему известно, как переводится имя, услышанное впервые в жизни. Вопрос однозначно был из тех, над которыми стоит поразмыслить, да только размышления ни к чему не привели.
В конце зорвальда врач сообщил Катрин, что у нее родится мальчик. Она сияла, рассказывая об этом. И Тир в первый раз за все время общения солгал ей, сделав вид, что не знает пола ребенка.
Он терпеть не мог лгать. И, между прочим, очень быстро начинал злиться на людей, принуждавших его ко лжи. Но любые переживания Катрин могли сказаться на состоянии Риддина, так что расстраивать ее было нельзя, а она наверняка расстроилась бы, узнав, что известие, столь важное для нее, для Тира давно уже не новость.
Держать ее на расстоянии. Не попадаться на глаза. Не пугать. С того дня как Катрин поселилась под крышей его дома, Тир делал все, чтобы она как можно реже вспоминала о его существовании. Для ее же блага — для блага Риддина — Катрин можно было видеть только одну из множества его личностей, а в своем доме Тир не контролировал происходящие с ним перемены. Он не мог все время держать себя под контролем — на это не хватило бы никаких сил, никаких способностей к лицедейству.
Сложно все это было. Почему нельзя поручить вынашивание ребенка какой-нибудь машине? Машина сделала бы все идеально, машине полностью можно было бы доверять, машина вся — вся целиком — была бы сосредоточена на выполнении своей задачи, не отвлекаясь на то, что происходит вокруг до тех пор, пока происходящее не несет угрозы развитию плода.
А женщина? Даже сравнивать с машиной нельзя. И кто только додумался доверить женщинам такое важное дело, как дети?!
Процесс развития завораживал Тира, сложность и рациональность этого процесса невозможно было представить — только видеть, только наблюдать изо дня в день, восхищаясь тем, как прекрасно создание новой жизни. Удивительно: в существе меньше ладони размером формировались мозг и внутренние органы, мягкий, но отчетливо человеческий скелет, нервная система — все настоящее! Все это рано или поздно начнет действовать. И в мире появится еще одна жизнь.
Тир смотрел, как развивается его сын, и понимал, что совершал в своей жизни ошибку за ошибкой с того самого дня, как научился убивать. Ошибки были непростительные, осознавая их, он кривился от стыда и запоздалых, бесполезных теперь сожалений.
Убийства… почти все совершенные им убийства были бездарны.
Что он отнимал? Только жизнь. Совершенно упуская из виду вот эту поразительную, непредставимую сложность процесса созидания. Он оставлял тела почти неповрежденными, упускал силу, которую мог бы получить, разрушив все, что создавалось столь тщательно и с таким искусством. Оказывается, чтобы научиться полноценно убивать, необходимо знать — видеть, — как зарождается жизнь.
Что ж, впредь нужно не повторять ошибок.
Конечно, возможность убивать качественно есть не всегда. Но на будущее любую такую возможность нужно использовать до конца. Никакого больше баловства со сворачиванием шей или убийством при помощи слов. Нет. Только нож и набор инструментов, с помощью которых тело можно будет разъять на мельчайшие составляющие.
…Южную часть Рогера перестраивали, причем перестраивали в сумасшедшем темпе, используя новейшие лонгвийские технологии. Платили только за аренду машин. Исхар И’Слэх отказывался признавать законы, запрещающие использовать лонгвийскую магию в других государствах. Он привык работать с удобством и не собирался от этой привычки отказываться.
Когда Вотаншилльский институт попытался предъявить ему претензии, И’Слэх сначала не понял, в чем дело и чего от него хотят. А когда на него попытались давить — здорово разозлился. До стрельбы не дошло — о чем Риттер, к слову, сожалел, очень уж ему хотелось посмотреть, как язычник будет стрелять по
