— Так точно, — с облегчением подтвердил де Трие.
Вот так гораздо лучше. Есть на кого злиться. На Лонгвийца. За что? Да за все! В основном за то, что уже два с лишним года жизнь идет наперекосяк и все ощутимее выходит из-под контроля. И плевать, что Лонгвиец тут ни при чем.
— Господин фон Рауб, — окликнул де Трие.
— Да?
— Я ведь прилетел в основном из-за вас. Хотелось бы подробнее обсудить несколько пунктов в вашем последнем учебнике. Чертовски полезная книга. Спасибо.
— Это не учебник. Это методическое пособие.
— Как скажете. Все равно, спасибо. Я, кстати, и сам учился по вашим книгам. Так что появление еще одного Мастера, в изрядной степени — ваша заслуга.
— Ясно…
Тир почувствовал, как Падре под столом слегка толкнул его ногой. Кажется, он разозлился настолько, что это стало заметно. Для Падре — заметно, остальные пока еще не поняли.
— Жду вас завтра, де Трие, — произнес он, поднимаясь из-за стола, — заходите ближе к полудню. На сегодня прощаюсь.
— Эй, Суслик, ты чего это? — встревожился Мал. — Случилось что?
— Да пусть его катится. — Падре махнул рукой. — Все равно же не пьет. Нам больше достанется.
Входя в ангар, Тир уже не злился. Он думал о том, какими же соображениями должен руководствоваться человек, используя для убеждения собеседника взаимоисключающие тезисы, причем озвучивая их подряд и почти без пауз.
Спросить у Падре? А смысл? Падре, к сожалению, далеко не всегда отдает себе отчет в своих действиях.
ГЛАВА 4
Бесятся под кистью краски,
Пляшут бесы, сбросив маски…
На Блуднице до поместья Рауб было двадцать минут полета. На Тото, гражданской спарке, купленной, чтобы летать с Гуго, — почти час. Это если по прямой. Но Гуго, естественно, захотел полетать подольше, поэтому еще час они провели, обучая тяжелую Тото самым простым из доступных ей маневров.
Гуго, вытаращив глаза, обеими руками цеплялся за рычаг управления. Он чувствовал, когда Тир отдает ему контроль над машиной, ловил моменты с точностью до доли секунды. Сразу после войны Тото безошибочно опознавала, когда контроль над ней в руках у Гуго, но по прошествии трех месяцев она ошибается четыре раза из шести. Неплохой результат для мальчика двух с половиной лет от роду.
Впрочем, Гуго казался старше. Он рос быстрее своих ровесников, развивался быстрее. Все дети усваивают и обрабатывают огромное количество информации, но не все делают это с такой бешеной скоростью. Тир даже примерно не представлял, как работают мозг и нервная система его сына… хотя нет, примерно представлял. Можно было предположить, что Гуго развивается так же, как он сам. Только его развитие мать и отец старались хоть как-то приостановить — они жили среди людей и не хотели слишком бросаться в глаза — а развитию Гуго и Тир и Катрин, наоборот, всячески способствовали.
Да, они тоже жили среди людей. Но, даже приложив дополнительные усилия, все равно не смогли бы бросаться в глаза сильнее, чем уже есть. Разве что вывесив из окон скальпы убитых врагов или облицевав фасад отрезанными человеческими головами. Катрин однажды, расстроившись из-за очередной выходки Гуго, выдвигала такое предложение, но Тир, поразмыслив, отказался.
Между прочим, Катрин была не права. Семья фон Раубов, конечно, выделялась среди прочих, даже на Гвардейской улице, но и прочие тоже не давали заскучать никому из соседей. Достаточно вспомнить, например, как Шишка, будучи пьян, крутил прямо посреди улицы фигуры высшего пилотажа, снес фонтан и угодил в госпиталь, получив за порчу машины травмы средней тяжести от легата Старой Гвардии.
Да, безусловно, то, что творилось в саду фон Раубов в тот день, когда Гуго созвал туда всех окрестных кошек и мышей, чтобы посмотреть, что они будут делать все вместе, очень походило на светопреставление. Ну и что? Зато Гуго продемонстрировал, что умеет формулировать цели, планировать свои действия по достижению целей и поэтапно осуществлять планы.
Тир попытался донести до Катрин свою точку зрения… Н-ну, по крайней мере, ему удалось ее насмешить. Ладно, стоит признать, что Катрин смеялась чаще, чем плакала, и это была несомненная заслуга Тира фон Рауба. Заслуга тем большая, что Тир фон Рауб предпочел бы, чтоб эта женщина рыдала от страха и кричала от боли в течение, скажем, часов двенадцати, можно пятнадцати, а потом — умерла.
Вообще-то, он ничего не имел против Катрин. Она была достаточно наказана за попытку украсть Гуго, чтобы больше не пытаться сбежать, а что еще требуется от наказания, кроме воспитательного эффекта? Причинять ей дополнительную боль смысла не было. Убивать — тоже. И желание убить ее медленно и как можно болезненней объяснялось не проблемами в отношениях, а тем, что Катрин постоянно была в пределах досягаемости. Живое разумное существо, которое можно убить в любую секунду, — разве это не соблазн?
Особенно для демона, из-за дурацкой попытки похищения закончившего войну почти без запаса посмертных даров.
Для прежнего… хм — человека или зверя или кем там он был до того, как взял имя «Тир»? — для него не стало бы соблазном убийство ради убийства, без возможности забрать посмертные дары и по капле выпить мучения жертвы. Бессмысленное же занятие. Ну а для нынешнего — для демона — убийства были способом приятно провести время. В рисовании, например, тоже нет никакой практической пользы, но это же не повод не рисовать.
Не повод не убивать.
Объяснение, похожее на правду. С виду, логичное, и сравнение с рисованием выглядит уместным. Тир не верил этому объяснению. Он знал, что постоянно хочет убивать, потому что постоянно живет среди людей. Способность к мимикрии имеет пределы, и к пределу он подошел еще несколько лет назад, но поскольку деться от людей некуда, от понимания причин тяги к убийству не было никакой пользы.
Он рисовал. Когда на это было время. Рисовал почему-то не Катрин. Несмотря на то, что Катрин всегда под рукой, стены его мастерской постепенно заполнялись листами с изображением методичного и последовательного расчленения отца Грэя. Впрочем, о том, что именно изображает мозаика рисунков, развешанных в произвольном порядке, догадался бы разве что врач, да и тот далеко не сразу. Но лицо живого святого узнал бы любой. Тир запечатлел все стадии смертной муки, зафиксировал малейшее сокращение мускулов, воплотил на бумаге рвущийся из сорванной глотки крик, больше похожий на вопль умирающего животного… Он ждал, терпеливо ждал, когда его жертва потеряет надежду. Он мог пытать бесконечно — нарисованный священник не умрет под ножом. Он хотел победить. Но победить пока что не получалось. Тир начинал подозревать, что и не получится. Все-таки святые — они особенные. У отца Грэя даже боль забрать не получится, потому что даже боль тот чувствует как-то иначе.
Да и черт с ним. Рисование, как и убийство, — всего лишь приятное времяпрепровождение.
Брехня, конечно.
Они сделали круг над замком Рауб, над главной башней, над крышей, где всегда горели посадочные огни. Этот замок — один из ориентиров, нанесенных на все карты, и прекрасная мишень что для кертов, что для радзимцев.
