Эльфийка ошалело моргала, не в силах ни возразить, ни возмутиться. А Тресса пожала плечами:
— Ну, ты ведь правда стерва. Жесткая, властолюбивая. Наглая, как… м-да, ты и слов-то таких не знаешь. Ты настолько наглая, что даже откровенной быть не боишься. Нет, может, это смелость, конечно. Можно и так назвать. Только как ни назови, а любить тебя — это самому себе погребальный дарк строить.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Я тоже стерва. И тоже наглая. Эльриком будучи, я б тебе такого в жизни не сказала.
— Эльриком будучи, ты похуже штуки откалывала. Откалывал. А, не важно! Значит, ты не поняла, о чем говорила Вэйше?
— Нет. Да и зачем? Тебе это надо?
— Мне нужно знать, с кем я рядом. Кто дерется со мной вместе, понимаешь? И какие-то неясности… кто знает, во что они могут вылиться?
— Ни во что. — Тресса махнула рукой. — Достаточно того, что я шефанго. Все другие странности могут отдыхать.
— Да? А меч?
— Этот? — Девушка положила ладонь на витую рукоять нового своего оружия. — Он мне нравится. Но почему ты думаешь, что меч имеет отношение к «тому, другому»? В конце концов, было же пророчество о «воине из народа воинов». Может, меч любой шефанго мог взять. Или ты, если бы на стены не засматривалась. Или еще кто-нибудь. Понахальнее.
— Неубедительно. — Легенда, задумавшись, покусала губу. — Но других объяснений действительно нет. Есть хочешь?
— Как ни странно, да.
— Почему странно?
— Потому что я не могу есть, когда боюсь, или когда ожидаю чего-то, или… или, например, перед боем.
— Так у тебя и вправду «с перепугу аппетит пропадает»?
— А, — Тресса ухмыльнулась, показав на секунду клыки, — правда. У тебя это одним из пунктов обвинения в демонизме было.
— А сейчас ты ничего не боишься, не ждешь и не готовишься к бою?
— В том-то и дело. А ведь надо бы. Завтра появится Финрой. Все самое интересное еще даже не начиналось.
— У нас верят, — медленно произнесла Легенда, без удивления обозрев возникший между ними дастархан, — что в садах Двуликой никто никуда не спешит. И ничего не ждет. Делает то, что считает нужным. Живет так, как хочет жить. Творит то, к чему тянется душа. Спокойно. Неторопливо. Потому что эти сады — венец всех стремлений.
— У нас в это тоже верят. А я хочу есть. Значит, все правда. Ты любишь, когда много черного или красного перца?
— Я не люблю…
— Поздно. Да попробуй. Джэршэитская кухня тебе понравится. Как раз под стать характеру.
День прошел. И ночь прищурилась глазами-звездами над грустным садом Вэйше. Юный месяц повис над прозрачной крышей. Эльрик лежал на тахте, закинув руки за голову, и с некоторым сожалением думал, что стать женщиной было во всех отношениях правильным ходом. Трессе Легенда доверяла больше. И относилась покровительственно. А такое отношение надежнее, чем недоверчивый страх.
Эльфы. С ними и с обычными-то тяжело. А уж с эльфами, наполовину очеловечившимися, и вовсе невозможно.
О чем там говорила Вэйше? «Тот, другой…» Музыкальный бред, сродни виртуозной импровизации, когда в россыпи звуков угадывается намек на мелодию. Но только намек. Да и тот не больше чем иллюзия. Математически выверенной гармонии, ясной чистоты и закономерности в такой музыке не найти.
Пела флейта. Звенел чуть слышно звездный свет, разбиваясь на лучики о стеклянные грани крыши и стен.
Эльрик спал.
Новый меч лежал рядом. Спокойный. Холодный. Равнодушный.
А во сне увидел шефанго себя. Как в зеркале. Но в зеркале постаревшем. И бессмертный может быть старым, только смертным не дано понять этой старости.
Как отполированные рубины — алые глаза. Жестче складки у губ. Угловатые выступы скул. Свое лицо. Но чужое. Знакомое. Неузнаваемое.
И ленивая безмятежность. Безмятежность ему, юному, рвущемуся к цели, готовому умереть, но не сдаться, неведомая. Непонятная.
Чужой рассеянный взгляд вдруг сфокусировался на нем. Бывает так во сне? Во сне еще не так бывает. Жуткое чувство, словно разглядывают сквозь прицел.
А потом изогнулись раздраженно тонкие губы.
— Вот настырный-то, а, — на пределе слышимости пророкотал низкий голос. — Сгинь с глаз моих.
И кончилось все. Только голова болела с минуту.
Бывает так во сне?
Может быть. Чего только во сне не бывает?
Встал он по обыкновению рано. Под душем грустно размышлял о прелестях цивилизации, обретенных на столь короткое время. Уходить от этакого блага добровольно — мыслимое ли дело? А ведь собирается именно уходить.
Тонкая струна нетерпеливого ожидания, заглушенная вчера усталостью и грустной завершенностью сада Вэйше, сегодня вновь звенела. Чуть слышно, правда, но это все-таки была жизнь. Его жизнь.
В дверь постучали, когда Эльрик заканчивал завтракать. Он кивнул. Потом сообразил, что его не видят, и пошел открывать. Орать «войдите» сквозь здешние стены было занятием бесполезным.
Взгляд шефанго уперся в прозрачные синие льдинки с черными дырами зрачков. Глаза в глаза. Стоявший за дверью не уступал Эльрику в росте. А в ширину и вовсе превосходил.
— Финрой, — хрипловато сообщил неприятный голос. — Искал меня, воин?
Эльрик отступил, приглашая пришельца в комнату.
Тот и вошел. Бросил взгляд на клинки, висящие на стене. Хмыкнул, узрев меч, лежащий на мягком покрывале тахты. Осмотрел лук в видавшем виды колчане. Прошелся по комнате чуть косолапо, цепко. Огромный и широкий, как гора. Плеснул в кубок вина из стоящего на столике кувшина. И обернулся к молчащему шефанго:
— Что? Язык проглотил? — И Эльрик закрыл дверь.
— Мйе вас описывали странно. Тело обезьяны в доспехах… нет, это я еще мог как-то понять, неясно только было, в доспехах вы как обезьяна или всегда как обезьяна в доспехах.
Он видел, как брови Финроя сошлись на переносице. Но в глазах не было гнева. Только недоумение. Ухмыльнувшись, Эльрик продолжал:
— А вот вторая часть, как бишь там… да, с головой благородной птицы со сросшимися зубами. Вот это, извините, было выше моего понимания. Ну, не мог я представить себе птицу с зубами. Сросшимися. Да еще при этом претендующую на благородство. А если уж учесть, что в доспехах эта птица, как обезьяна… Нет. Полный штиль и даже на веслах никак.
— Угу. — Финрой покачал головой. — А сейчас?
— Что сейчас? — почтительно спросил шефанго.
— Сейчас представляешь? — мягко поинтересовался Финрой.
Эльрик покачал головой:
