безобразничать взялись, мешают добрым людям помирать пристойно, ну, Дау меня и позвал. Мы с ним прямо оттуда и посмотрели — с Кайласы же, сам знаешь, хорошо видно, — нет, никто из наших не умирал. Как это так может быть? Почему тогда ни я тебя не слышу, ни ты мне не отвечаешь. Дау говорит, не спеши, попробуй снова по крови поискать. Что, говорит, с Пауком сделается — он же и чародей знатный, и воин отменный. Я, дурак, и послушался… Не стал спешить.
— Паутина, — негромко произнес Альгирдас. — Ты ни в чем не виноват, Орнольф, это просто паутина. Я сплел ее, когда просил тебя дать мне время до рассвета, заставил раскаяться в том, что ты не успел спасти меня. И ты попался.
— Я мог бы успеть, если бы поторопился.
— Нет. Ты же не знал, где меня искать. А я… мне было страшно. Очень. Никогда я так не боялся. И я ушел.
— Ты же в золоте был.
— Представляешь, как перетрусил? — Альгирдас усмехнулся. — Да, сбежал, и золото меня не удержало. Эльне бросил и Наривиласа… ушел. Только сегодня вернулся, когда имя твое услышал. А так, не нашел бы ты меня ни среди живых, ни среди мертвых.
Он посмотрел в сторону выхода и обхватил колени руками:
— Светает…
— Я тебе нашел там тихое место, — бодрясь сообщил Орнольф, — тихое и темное.
Он вымученно улыбнулся, получив в ответ куда более живую, хоть и острозубую улыбку:
— Ты что, рыжий, мертвяка днем больше, чем ночью боишься?
— Сам как будто не боишься, — проворчал дан. — Пойдем, расскажешь мне потом, как это…
— Противно, — зевнул Альгирдас и неохотно поднялся, — как будто по шлему палицей приложили. Вроде на ногах стоишь, а вроде и душа отлетает.
В самом дальнем углу усыпальницы, в длинной стенной нише, где еще недавно стоял пущенный на растопку большой сундук, Орнольф постелил несколько одеял и соорудил из кожаного плаща плотный полог. Чтоб ни один лучик света не потревожил Хельга, пока тот будет спать мертвым… — тьфу ты! — глубоким дневным сном.
— Знаешь, — пробормотал Альгирдас, вытягиваясь на жестком ложе, — так странно… Эльне была живая, и я был жив, мы были вместе… как будто не три года, а всю жизнь, и в прежней жизни тоже. А сейчас она мертва. И я мертв. Мы умерли в один день, но мы не вместе. И я не знаю, где она… и очень надеюсь, что она не знает, где я. Но я все еще не понимаю, что ее нет.
Орнольф только вздохнул, не зная, что сказать. Ему не доводилось потерять любимую… Но если бы, не приведи боги, с Хаптой случилась беда, разве ему помогли бы слова?
— Потом станет легче, — произнес он убежденно, — со временем. Сейчас в это трудно поверить, но…
Он не договорил. Понял, что Хельг уже не слышит его. Солнце взошло, и остатки жизни покинули тело, бесцветные глаза застыли, глядя в пустоту. Орнольф подумал, протянул руку и закрыл Альгирдасу глаза. Так он меньше походил на мертвого… хотя, конечно, спутать мертвеца со спящим все равно было невозможно.
Эльне умерла. Какая-то мразь, погань, в подметки не годящаяся никому из Гвинн Брэйрэ, убила ее просто так, от злости или для развлечения. Люди убивали для забавы нисколько не меньше, а то и больше, чем нежить и чудовища. Орнольф вспоминал Эльне, свою «лиден систер». Сестренку… так сложилось у них сразу, еще в тот день, когда он увидел ее в первый раз.
Хельг позвал его на свадьбу, единственного из Гвинн Брэйрэ, и об этом долго потом говорили, мол, Паук опять все сделал поперек советов наставников, вопреки пожеланиям братства. По-своему, в общем. По-паучьи. А делов-то всех — женился, когда захотел, а не когда разрешили. Ему уже семнадцать было — конунг, не хуже славного Гудфреда, будет он у Совета спрашивать, когда ему жениться. А Эльне только-только четырнадцать исполнилось, и показалась она тогда Орнольфу ну совсем девчонкой. Нет, все при ней было, чего уж говорить, просто нрав не бабский, а… ну как у зайчика солнечного. Хельг ее Ланькой называл — это оленуха такая, маленькая совсем. И впрямь.
Смотрел на них Орнольф — и в те дни, и потом, когда в гостях бывал, — смотрел и диву давался: как же Хельг без Эльне раньше жил? Нрав у него, ну до того тяжелый — княжеский нрав, что тут скажешь, и рука не легче. Это с людьми он терпелив да спокоен, а с Гвинн Брэйрэ, да вот с Орнольфом хотя бы, ох-хо, не приведи боги слово поперек сказать. А тут льнет к нему нежная веточка березовая, в глаза заглядывает:
— А-альгирда-ас, — этак, по-ихнему, протяжно, как смола с кедра течет…
И готов свирепый Хельг, Паук Гвинн Брэйрэ: хоть так ешь, хоть на хлеб намазывай.
У кого на Эльне рука поднялась? Ее даже звери лесные не трогали. И не боялись. Хельг — тур лесной, гордый, могучий. А Эльне — ланька и есть. Как же можно было ее?.. маленькую такую…
— Касур, — властно прозвучало в тишине, — Молот, ты слышишь меня, брат?
— Слышу, Син, — отозвался Орнольф, — чего тебе еще?
— Паук сыт? — без долгих предисловий поинтересовался Старший.
— А я знаю? — невежливо ответил Орнольф.
Отличить сытого мертвяка от голодного сумел бы и обычный человек, не то что Гвинн Брэйрэ, и по вдумчивому молчанию Сина Орнольф понял: его невежливость оценена и принята к сведению. А еще он понял, что Син даже не сомневался в том, что Хельг вернется, несмотря на то что для навьев совсем не характерно выполнять самоубийственные обещания.
И что все это значит?
— Сегодня ночью он не ел, — наконец проворчал Орнольф.
— Он проснется голодным, — предупредил Син, как будто Молот Данов, истребивший на своем веку нежити больше, чем видел Старший за долгие века бессмертия, не знал, как это бывает.
— Накормлю, — отрезал Орнольф.
— Вот и молодец, — как ни в чем не бывало, похвалил его Син, — ни в коем случае не позволяй Пауку пить человеческую кровь. Твою — можно. Любого из братьев — пожалуйста. Но только не людей.
— А мы кто? — искренне удивился дан. — Не люди, что ли?
— И сразу вези его сюда, — Старший, казалось, не услышал вопроса. — Вы должны прибыть как можно скорее. Добирайся по хейлиг фэрд, — братья знают, что случилось и ждут вас.
— Ты, Син, сегодня ночью пил много? — вкрадчиво (во всяком случае, он надеялся, что получилось вкрадчиво) поинтересовался Орнольф. — Я же сказал: Хельга ты получишь, только разделавшись со мной!
— А ты, Касур, думаешь, что я причиню вред своему брату, пусть даже и ставшему нечистой тварью?
Орнольф не успел ответить. Да Старший и так знал, что скажет грубый дан.
— Правильно думаешь, — мягко подтвердил он. — Будь на месте Паука кто угодно другой, братья уже спешили бы к вам, чтобы закончить дело, так или иначе. Но не в этот раз, Касур. Поразмысли, пока есть время: может быть, ты знаешь, где нам найти другого такого чародея?
— Что ты придумал? — поспешил спросить Орнольф прежде, чем Син закончил разговор. — При чем здесь кровь?
— Еще не знаю, — вздохнул Старший, — приедете, тогда посмотрим.
Оставить Хельга одного Орнольф так и не решился: днем тот был совершенно беззащитен, и хотя ни один дикий зверь не сунется к мерт… к нему, мало ли кого занесет нелегкая в выжженный изнутри курган. Пришлось самому, как живому покойнику, спать днем, чтобы к вечеру проснуться вместе с Хельгом.
Орнольф чуть не проспал. Подхватился, когда Паук уже зашевелился на своем ложе. И когда отдернулся заменявший полог плащ, Орнольф несколько мгновений ошеломленно таращился на такого же удивленного Альгирдаса. За день Хельг, и так-то худой, отощал как сама смерть, и запавшие глаза на белом лице, тени ввалившихся щек, серые губы окончательно выдавали в нем упыря.
