На широкой груди бога сияла алмазная пектораль, каплями воды сверкали бриллианты в длинных, вьющихся черными змеями волосах, а за плечами — горло перехватывает от мгновенного осознания чуда — расправленные, переливались неземным огнем, проливали текучий свет дивные алмазные крылья.
Это — Змей?!
— Это Гвинн Брэйрэ? — Пропел низкий голос, от которого вздрогнула земля. — Маленькие
Он говорил и улыбался, и глаза смеялись, отражая свет пекторали. Это была странная угроза, неправильная, и Орнольфу показалось, что пади они с Хельгом в ноги Змею, тот, пожалуй, удивится. Уж чего-чего, а поклонения от них владыка тьмы никак не ожидает.
— Гордые бессмертные муравьишки, — Змей вздохнул, и деревья пригнулись от порыва ледяного ветра, — бедный мальчик, посмевший спорить с судьбой, мне жаль тебя, Паук Гвинн Брэйрэ. Убейте их!
Последние слова прозвучали так буднично…
Сплетая первое заклятье, Орнольф успел еще подивиться тому, насколько быстрее стал Хельг. Он начал убивать раньше, чем фейри поняли приказ господина.
Они и раньше были опасной парой, Молот и Паук, вдвоем стоившие пятерых Гвинн Брэйрэ. Но теперь, когда Эйни был мертв, он плясал в центре своей паутины как воплощение убийства. Быстрее мысли выбрасывались с кончиков пальцев новые и новые нити. Орнольф не успевал плести заклинания, никто бы не успел, но Эйни, этот, новый Эйни выхватывал из рук побратима неоконченные узоры, как пылающие слитки из горна, и чары растекались по невидимым нитям паутины, находя новые и новые цели.
А рабы Змея, жестокие духи, что же они? Или не знают, чем опасен Паук? Чем он был опасен еще при жизни? Их чары обернулись против них самих. Фейри попали в паутину, и хотя Орнольф видел это не раз, сейчас из груди его вместо боевого клича вырвался торжествующий нечленораздельный рев. Охотники стали добычей. Охотники Гвинн Брэйрэ, отданные на съедение фейри, и фейри, жертвы Паука — теперь они стали равны. Бойня превратилась в бой… Сражаясь с Пауком Гвинн Брэйрэ, не надейся на чары, и не рассчитывай вести бой издалека. Бывший слепец очень не любил противников, находящихся вне досягаемости.
Нет, конечно, они не могли победить, и выжить не могли, только забрать с собой как можно больше врагов. Забрать туда, откуда даже фейри нет возврата. Уж убивать-то умели оба. И Молот Данов крушил воплощенных Пауком бесплотных духов. И паучьи тенета оплетали все новых и новых врагов. Ветер стонал, воздух горел от непрерывных вспышек заклинаний, и Орнольф, нанося удары, щурясь от блеска собственного меча, еще успевал подумать: видит ли Эйни? Видит ли он эти чары? Или остается слепым…
А еще он вдруг очень захотел жить.
Когда понял, что Эйни неутомим. Что Эйни способен защитить его и себя. Что мертвый он стал почти неуязвим. И они… могут выжить.
Победить. И уйти.
— Рыжий! Орнольф…
Холодная вода льется на голову. Что за дурацкие шутки? И так-то холодно.
А дождь, кажется, кончился. Только очень уж темно.
— Где это мы?
— Почему я ожидал этого вопроса? — поинтересовался невидимый Хельг. — Нам повезло, я нашел пустую землянку. Утро скоро. Я спать хочу, Орнольф, так что давай, просыпайся и охраняй меня, или что ты днем делаешь?
Глотать было больно. Это ж как он ночью орал заклинания, если к утру так в горле дерет?
— Мы что, живы? — Орнольф поморщился от боли.
— Ты — да.
— И ты сам меня сюда приволок?
— Я сильнее человека, рыжий, — тускло напомнил Хельг.
— Эйни, — Молот Данов в темноте нащупал худую холодную руку, легко пожал, — ты… ох, видел бы ты себя!
— Луч сражений в буре копий — как же, могу представить. Все, Орнольф, я уже сплю.
Зашуршал плащ, брякнул самоцветный пояс, Паук завозился, укладываясь, с подвыванием зевнул и громко клацнул зубами. Напоминал, стало быть, что он упырь, а упырям под утро непременно спать надо.
— Луч сражений — это меч, — усмехнулся Орнольф, — воина можно назвать… кленом лезвия, или древом мечей, или… а, да что тебе объяснять, все равно не запомнишь.
Если Эйни уже спал, как намеревался, то, наверное, пренебрежительное «пфе» следовало отнести к разговорам во сне.
Не торопясь вставать, Орнольф повернулся на бок, лицом к Пауку:
— Вот слушай:
На общем с ним поле боя
Сошлись мы к спине спиною,
В сшибке мечей сдружились
Вокруг нас враги вились.
Вороньё накормили споро
Рубили врагов без разбора!
Смерти мы не боялись
Хотя пожили лишь малость,
Кровью чужой братались
Пока одни не остались! [14]
Два холодных зеленых огня вспыхнули напротив. И погасли: Паук снова закрыл глаза.
— Недурно, — пробормотал он, — но слишком выспренно.
— Спи, — Орнольф накрыл его своим плащом. И мысленно попросил, сам не зная кого, чтобы ему не почудилось. Чтобы и насмешка, и самоуверенность, и пренебрежение в голосе Паука оказались настоящими.
А уже следующей ночью они вышли к предпоследнему на их пути материковому храму. И никого не обнаружили ни внутри, ни вовне каменного круга, освещенного неугасимым пламенем шести костров. До рассвета оставалось не так уж много времени, а им предстояло еще найти убежище на день, но пришлось идти к дому жреца — каменному сараю, в котором, когда случалось там ночевать, замерзал даже морозостойкий Орнольф.
На громкий стук отворилась щелястая дверь, и на рыжего дана вытаращился заспанный парень. Из братства, без сомнения, но по всему судя, лишь недавно покинувший Ниэв Эйд.
— Ой… — изрек парень, переведя взгляд с Орнольфа на Альгирдаса.
— Здравствуй, брат, — сказал Орнольф таким тоном, словно желал, чтобы жреца разбила падучая.
— Здравствуй… Касур?
— Да. Это мы. А где Фостер? Почему никто не ждет нас в святом месте?
— Жрец Фостер отбыл в Ниэв Эйд. Но он сказал мне, что нужно сделать. Все уже почти готово, — парень вновь взглянул на Альгирдаса с вполне объяснимым любопытством, но тут же перевел взгляд на Орнольфа, — я не ждал вас так рано. Сейчас…
Он исчез в темноте своего жилища, когда недовольный дан окликнул:
