мнением.
Собственного мнения у Альгирдаса не было.
Уезжать или оставаться, вернуться на родину, поселиться в любом другом месте — какая разница? После обряда очищения он еще несколько раз командовал общими охотами, теперь это получалось даже лучше, чем… при жизни, только не было прежнего азарта и увлеченности. И, казалось, Син должен был бы радоваться, что Паук наконец-то понял: как это можно — воевать, не чувствуя ни удовлетворения победой, ни страха перед поражением. Только Син почему-то не радовался. Наоборот, о каждой охоте расспрашивал подробно и с любопытством, какого не водилось за ним раньше, чуть ли не силой вытягивал из Паука оценки действий его и других охотников, заставлял вспоминать.
Не понять старшего наставника — то одно ему надо, то другое.
— Поедешь со мной? — наседал Орнольф.
— Ты сам понимаешь, что ему лучше остаться в Ниэв Эйд, — непререкаемым тоном говорил Син.
— Да бросьте вы жребий, — не выдержал, наконец, Альгирдас. — Как выпадет, так и сделаете.
Сжульничав пару раз и поймав друг друга на жульничестве, наставники все же как-то умудрились договориться.
И вот уже почти месяц Альгирдас жил в усадьбе Орнольфа, где власть мирно делили между собой Гудрун Мудрая, статная светловолосая красавица-чародейка, и Хапта Добрая, маленькая брюнетка, смуглая и не слишком красивая.
В мудрости, впрочем, отказать нельзя было обеим. И мать Орнольфа, и его жена в совершенстве умели делать вид, будто во всем послушны сыну и мужу, и именно он распоряжается своим домом и хозяйством, и всем, что происходит в богатой большой усадьбе.
Невероятно, но Орнольф в это верил. А Паук, разумеется, не собирался открывать ему глаза на истинное положение дел.
Их ни о чем не спрашивали — ни его, ни Орнольфа. У госпожи Гудрун было достаточно таланта, чтобы разглядеть, что сын привел в дом нелюдь, но она приветливо и ласково встретила гостя. И только пару дней спустя попросила принять изготовленную ею наузу:
— Чтобы служанки наши не передрались из-за тебя, Хельг. Ты красивей сида, а у девок ума, не больше, чем у кошек.
Он безропотно повесил наузу на пояс. Чар в ней было — чуть, но заговорные слова Гудрун знала не хуже самих Гвинн Брэйрэ. Жаль только, что наузы, вроде этой, действовали лишь на определенный круг людей. В данном случае — на обитательниц усадьбы. А было бы здорово раз и навсегда избавиться от всех бед, связанных с его пресловутой, «сидской» красотой.
И Жилейне была бы жива.
Теплая рука Гудрун по-матерински ласково легла на плечо Паука.
— Время лечит, сынок, — почти неслышно сказала чародейка, — ты еще молодой, ты пока не веришь, но время лечит.
Только Альгирдас не нуждался ни в утешении, ни в исцелении душевных ран. Ничего у него не болело, и ничто его не тревожило. Совсем ничего.
Иногда он на несколько дней уходил на охоту — на обычную охоту за обычным и не очень зверьем, — а возвращаясь, радовал Гудрун и Хапту дорогими шкурками соболей и серебристых волшебных лисиц. Но чаще с утра и до вечера сидел за книгами, которые велел прочесть Син.
У нынешнего состояния было по крайней мере два преимущества перед прежним: Альгирдасу не нужно было больше спать, и он не нуждался в пище. Таким образом освобождалось довольно много времени. Только на рассвете и на закате необъяснимая злоба поднималась из глубины сердца. И в эти часы Паук предпочитал спрятаться от людей, переждать, чтоб никому не причинить вреда.
Он не думал всерьез, что может ни с того ни с сего наброситься на кого-нибудь, но проверять не хотелось.
Вот на охоте-то Альгирдас и повстречался вновь со Змеем.
Это походило на встречу двух государей: Паук Гвинн Брэйрэ в сопровождении сразу восьми охотников — братья куда больше, чем он сам, любили ловчие забавы, — и Змей в человеческом облике, сопровождаемый восемью воинами в черном.
Прежде чем Гвинн Брэйрэ успели окружить Паука, чтобы чарами и собственными телами защитить от врага, спутники Змея исчезли. Не осталось даже следов на глубоком снегу.
— Я просто хочу поговорить с тобой, Паук.
На сей раз земля от голоса владыки тьмы не дрожала, но гром где-то в отдалении все же пророкотал. В январе, да среди ясного неба? Что ж, и не такое бывает.
— Он же все равно убьет нас всех, если пожелает, — сказал Альгирдас верному Дрейри. — Лучше сделаем, как он хочет. Может, отвяжется?
Змей его слова прекрасно слышал. И не разгневался, наоборот, одобрительно усмехнулся. Мол, давай, Паук, дерзи, у тебя получается. Тем приятнее будет тебя съесть.
Да не ест он людей, что за глупости?
А Дрейри, конечно, не имеет права оставлять Паука, тем более наедине со Змеем. Только и помешать Пауку он тоже не может. Это, увы, никому в братстве не под силу.
— Присаживайся, — пригласил Змей, смахивая хвою с мраморной скамьи под сенью цветущей липы.
Птицы пели, вдалеке жужжала пчела, день был розоватым внутри, как спелое яблоко под тоненькой кожурой.
Сбросив лыжи, Паук сделал несколько шагов, по колено проваливаясь в снег, и вошел в теплое медовое лето. Братья-охотники и недовольный Дрейри остались за спиной. Перед ним была липовая аллея, дорожки, засыпанные золотистым песком, скамья и Змей.
Разочарованный Змей.
— Тебя, Паук, никакими фокусами не удивить?
— Нет, почему же, — Альгирдас постарался быть хотя бы вежливым, — если для тебя это важно, я удивлюсь тому, что мне не жарко в зимней одежде.
— Благодарю. Но тебе, прости за прямоту, не может быть ни жарко, ни холодно. Ты все же не совсем живой.
— Что тебе нужно от меня? — сбросив теплый плащ, Альгирдас сел на скамью.
— Сразу к делу, — кивнул Змей, — и действительно, к чему нам расшаркиваться? И все же я, с твоего позволения, зайду издалека. Чтоб обойтись без лишних вопросов. Для начала, Паук, забудь все, что тебе рассказывали наставники. Даже Син ошибается относительно меня. Я не владыка тьмы, не воплощенное зло и не повелитель ужаса. Я властвую над стихиями. И лишь по старой дружбе уделяю внимание управлению делами… хм, темной стороны силы… — он улыбнулся, но Альгирдас не понял, что значила эта улыбка. — Поэтому мы не враги, — Змей пожал плечами, — с вами не враги. Стихии враждебны людям и большинству чародеев, но не вашему братству. Вы умеете договариваться и не стремитесь повелевать.
— Значит, — Альгирдас осмысливал услышанное, — если ты говоришь правду, в борьбе с тобой нельзя рассчитывать на помощь наших богов?
— Я говорю правду, — кивнул Змей, — и ты не ошибся. Все ваши боги, начиная с богов гнева и несчастий, как вы их именуете, и заканчивая громовержцем, которого так чтит Касур, служат мне. Причем добровольно и без принуждения. Но, Паук, вам и не нужно бороться со мной. А с тем, что вы убиваете моих подданных и даже покусились на одного из любимых рабов, я готов мириться. Одним больше, одним меньше, право же, для нас это ровным счетом ничего не меняет, в то время как вы приносите пользу смертным. Ситуация устраивает обе стороны, и мне удобнее сохранять status quo.
— Но зачем тебе понадобилось спасать меня?
— От тебя самого? — Змей хмыкнул. — Это было настолько очевидно?
— Я понял это, как только убил последнего твоего раба. Да и Касур догадался уже на следующую
