— Эй! К тебе так и обращаться «эй», или ты скажешь, как тебя называть?
— Зовите Ойг [15], — откликнулся брат, чем-то шурша и щелкая кресалом.
— Не ждал он нас, — хмыкнул Орнольф, — и не назвался. Выдумал тоже, Ойг… Да разве ж это имя? Позор один. Пойдем в храм, что ли?
Орнольф прошел между костров, уверенно направляясь прямо к алтарю. Альгирдас остался за пределами внешнего круга. И когда Орнольф бросил нетерпеливо:
— Ну?
Паук пожал плечами:
— Не могу войти. Не пускает.
— Что еще за… — Орнольф прислушался к ощущениям. Нет, ничего не было особенного в этом святилище — обычный храм, каких много, — да и Фостер, хранитель, рассказал бы, заметь он что необычное. То есть, конечно, упырь не может войти в святое место, но, во-первых, это же Хельг, а не просто упырь, во-вторых, они проехали уже через десяток храмов, и везде…
Альгирдас поднял руку, коснулся воздуха перед собой, и отдернул ладонь от брызнувших белых искр.
— Видишь?
…И везде их принимали, как долгожданных гостей. Потому что знали Орнольфа, и уж конечно знали Хельга, Паука Гвинн Брэйрэ, и рады были помочь обоим. А этот, назвавшийся Ойгом, похоже…
— Решил, что мы скверна в его святилище, — вслух договорил Орнольф.
— Я, а не мы.
— Да, конечно, — произнес Орнольф со всем сарказмом, на какой был способен. — Ты у нас чудище, а я так, погулять вышел.
Ойга он схватил за ухо, едва тот приблизился к священным камням. Совершенно игнорируя то, что подобное обращение с Гвинн Брэйрэ недопустимо, независимо от их возраста и положения. Вздев парня за грудки и размеренно прикладывая спиной о высокий, изрезанный письменами столб, Орнольф тихо рычал в изумленные, испуганные глаза:
— Еще хоть один косой взгляд, хоть словечко, если ты хотя бы вздохнешь не так, я из тебя сам всю кровь выпущу. Ты понял, паршивец? Син Пауку дал добро любого Гвинн Брэйрэ съесть, и он съест, не сомневайся. А сам не съест, так я его заставлю. Понял?
Ойг невнятно мычал, опасаясь прикусить язык оттого, что спина его равномерно билась о твердый камень.
— Ты? Понял? — раздельно переспросил Орнольф, приостановившись.
— А-а…
— Ты больше нас не боишься?
— А-а… ы-ы…
Что ж, может быть, вопрос был поставлен не очень верно. Но упоминание имени Сина сыграло свою роль, и в центр святилища уже беспрепятственно вошли все трое.
— Интересно, — рыкнул Орнольф, пока Ойг готовил ритуал перехода, — а как ты нам помочь собирался, если бы сюда не пустил?
— Как-нибудь, — тихо проворчал парень, — куда-нибудь бы… Что вам лишний день — все равно же далеко еще.
— Паук, ты не голоден? — поинтересовался дан с преувеличенной заботливостью.
И к великой его радости, Хельг вдруг сверкнул всеми зубами, демонстрируя впечатляющие клыки:
— Я прислушиваюсь к себе, Касур… И кажется, вот-вот проголодаюсь.
Видимо, демонстрация оказалась очень убедительной — Ойг (как бы там ни звали его на самом деле) отправил их через Северное море, очень близко к священному дубу, избавив тем самым от необходимости искать убежище от солнца.
Донельзя довольный Орнольф хлопнул Альгирдаса по плечу, подтолкнув к спешащему навстречу Гвинн Брэйрэ. А сам, посерьезнев, пошел к священному древу, дабы повесить на его ветвях маленький бронзовый молот — жертву своему богу. Альгирдаса всегда удивляла та почтительность, с которой относился Орнольф именно к Доннару. Казалось бы, чем лучше этот бог-громовник Перкунаса или Индры или любого другого бойца, проносящегося по небесам на грохочущей колеснице? Впрочем, кто к чему привык…
Встретивший их брат звался Фэйликэн, Мотылек. И прозвище это ни у кого не вызывало усмешки: достаточно было взглянуть, как пляшет он с двулезвийными топориками, сливающимися в непрерывном движении в два блистающих крыла, чтобы у любого весельчака пропала охота потешаться.
— Пришел за Мотыльком, Паук? — Фэйликэн ухмыльнулся, морща могучий, покрытый сизыми прожилками нос. — Зубы точишь, съесть нас хочешь? Ну, здравствуй. Ты как?
— Здравствуй, — кивнул Альгирдас. — Если приютишь нас на день, вечером в старой шутке появится доля правды.
— Да брось, — отмахнулся Фэйликэн, — тебе столько не выпить. К тому же, если ты меня съешь, как мы завтра в Ниэв Эйд пойдем? Син просил меня непременно прибыть вместе с вами.
— Зачем? — поинтересовался неслышно подошедший Орнольф. — Здравствуй, Мотылек.
— И ты здравствуй, Молот Данов. Не знаю зачем. Старший собирает всех кому больше ста лет. Что-то он придумал, только не признается пока. Хочешь, говорит, чтобы боги над тобой посмеялись, расскажи им о своих планах. И не рассказывает. Ну, вы-то как? Готовы?
— Мы — да, — за обоих ответил Орнольф.
Соврал, конечно.
Пережидая день в доме Фэйликэна за наглухо закрытыми ставнями, Орнольф то дремал, то, очнувшись, глядел на спящего… мертвого… спящего!.. Хельга, и думал, что не готовы оба. К встрече со старшими Гвинн Брэйрэ, к возвращению в Ниэв Эйд — не готовы. Еще бы несколько дней. Эйни уже лучше, он разговаривает, и — да, эта выходка «я вот-вот проголодаюсь», это куда больше похоже на прежнего Паука. Но он по-прежнему вздрагивает от чужих прикосновений. А утром и вечером моется в лесных ручьях, так, как будто хочет кожу с себя содрать. И его одинаково ранят и искреннее сочувствие братьев, и их натужные попытки сделать вид, будто ничего не случилось.
Случилось. Только Гвинн Брэйрэ, особенно старикам, им не понять, что дело не в превращении Паука в немертвое чудовище. Мальчик, привыкший побеждать, никогда не знавший поражений, мальчик, воображающий себя самым лучшим и самым сильным, убил тех, кого любил больше собственной жизни. И он долго еще не поверит, что нет его вины ни в смерти Эльне, ни в смерти Наривиласа. Он, может быть, вообще никогда не поверит в это.
Эйни остался один. Он ведь именно этого боялся больше всего, и, спасибо мудрецу Сину, он с самого детства знал, что так и случится.
Кто он сейчас, Паук Гвинн Брэйрэ, их младший брат, командир охотников? Орнольф многое бы дал, чтобы Эйни снова стал любимым проклятием братства, неугомонным и самонадеянным зазнайкой, которому так и хочется время от времени отвесить подзатыльник, чтобы вздохнуть спокойно за те полминуты, пока обиженный Паук обдумывает планы мести.
Они мечтали иногда о том, чтобы он стал вежливым и тихим. Что ж, все идет к тому, что теперь так и будет. Достаточно долго, чтобы пожалеть о прежних временах. Дигр преподал Пауку урок смирения. Он оказался отличным наставником, проклятый Пес. И хочется верить, что он получил то, чего заслуживал. Что Паук не зря сжег себя дотла, проклиная безумца.
А теперь Эйни знает свое место, думает, что знает. Он — инструмент в руках Сина, в руках богов, которых ему предстоит уничтожить, и он, похоже, больше не будет спорить с этим. Син сохранил ему жизнь, подобие жизни, из жалости или из практичности, Эйни-то все равно почему. Если он будет полезен, он будет жить и дальше. Если пользы от Паука окажется немного, его все равно оставят жить, пока не
