— Я уже умею, — уточнил Орнольф, — долго объяснять. Слишком много всего случилось за время второй мировой.
— Да, — без особого интереса обронил Паук, — смертные опять воевали. Я что-то такое слышал…
Датчанин вспомнил груду скелетов во дворе замка и почел за благо не углубляться в военные темы.
Шелковые ниточки паутины исчезая скользнули по коже. Орнольфу захотелось поймать их, удержать, и вместе с ними удержать теплое чувство. Пусть ненадолго, но между ним и Хельгом снова протянулась волшебная нить.
— Поверить не могу, что ты пришел, — еле слышно проговорил Паук. — Теперь не знаю, что и думать.
— Не думай, — отмахнулся Орнольф. — Это часовня?
Потом до него дошло, и он застыл на пороге:
— Что значит, не знаешь, что думать? Ты не ждал меня?
— Сегодня нет. И вообще не ждал. Вон он гроб, видишь, пылью зарос.
Да уж, внутри просторной часовни было по-настоящему грязно. Хоть как смотри, под любым углом, эти пыль и запустение не были иллюзией.
Что там Хельг сказал? Что не может сюда войти? Грязи боится? Инфекции?
Орнольф хмыкнул и перешагнул порог. Из-под подошв поднялись клубы пыли. Захрустела под ногами каменная крошка.
— Домовина у тебя какая-то… затрапезная, — рыжий разглядывал простой деревянный ящик, намертво забитый гвоздями.
— Это не мое, — Паука было не видно, остался только голос, — это Сенаса. Не трогал бы ты его.
— Почему?
— Он может освободиться.
— Если за столько лет не освободился, — рассудительно заметил Орнольф, — значит и сейчас не вылезет.
Он положил ладонь на крышку и медленно поднял руку. Гвозди со скрипом начали выходить из старого дерева. В нос ударило чудовищной вонью… и такой же чудовищной была вдруг осенившая мысль: «Если изнутри так воняет, что осталось от тела?»
Пробормотав очищающее воздух заклятье, Орнольф сбросил с ящика крышку, и наружу из домовины рванулась густая, тускло блестящая масса черных волос. Слежавшихся, грязных, похожих на огромную нечесаную кудель, до которой добрались кикиморы.
— Рыжий, скажи мне, призраков может тошнить? — бледно поинтересовался Паук.
— Думаю, может. Ты такой впечатлительный, Эйни! — Орнольф не удержался от шпильки, хотя чувствовал себя не лучше. Всякое видал, подумаешь, волосы, но там, под ними должен быть… о, Господи, там должен быть Хельг!
Он едва успел отвернуться от гроба, чтобы не стошнило прямо внутрь.
— Ты такой впечатлительный… — немедленно отыгрался Паук.
Орнольфу показалось, что сказано это было просто по обязанности.
— По крайней мере, — произнес он, стараясь, чтобы голос звучал бодро, — мы знаем, что ты… что оно… кхм… живое. Относительно.
— Что ты собираешься делать?
— Взглянуть.
Прикасаться к «этому» Орнольф точно не собирался. Отошел на пару шагов и действовал теперь только с помощью чар. Морщась, он перебросил основную массу волос через верхний край домовины, так, что стало видно заполняющую ящик землю и тело, лежащее в земле вниз лицом. Одежда за десятилетия не только не истлела, но даже не потеряла вида. Эйни — еще тот щеголь, он даже в гробу оказался в одеяниях фейри. А под левую лопатку был вбит деревянный кол, срезанный так, чтобы за него нельзя было ухватиться. Странно, почему, проделав эту операцию, не сделали всего остального?
— Почему тебя не похоронили как подобает? В смысле, хоть как-нибудь?
— Да не меня! — рявкнул Паук. — Сколько можно тебе повторять — это Сенас! Похорони его, и он тут же освободится. Сбежит — ищи потом.
Орнольф кивнул. Перевернул тело и, издав невольное «ф-фу!», отвернулся от ящика. Ужасно! Хотя, конечно, не сравнить с лезущими через край волосами.
— Хельг, — позвал он, — глянь сюда. Тебе понравится. Страшный стал, как лежалый покойник… ох… прости. В общем, уже не красавчик. Далеко не красавчик. Значит так, — он осмотрел шрам на горле, оценивающе оглядел свитые в причудливые спирали, полуметровые когти, — оставлять все как есть я не собираюсь. Это выглядит безобразно, и это твое тело, поэтому безобразия пора прекращать. Хочешь ты или нет, а кол нужно вынимать и возвращать тебя к жизни.
— В этом?! — ужаснулся Паук. — Ты ведь не всерьез?
— Есть другие предложения? Да не переживай так, отмоем, пострижем, причешем, будешь похож на человека. Лучше расскажи, как вышло, что Сенас оказался в твоем теле? Куда девалось прежнее? То, что ты ему еще давно подыскал?
— Уничтожили его, — буркнул Паук, явно не стремясь вдаваться в подробности. Но Орнольф выжидающе молчал, так что пришлось объясниться: — Местные охотники развоплотили. Приняли за обычного упыря, и… вот. Освободили.
Если рыжий и имел, что сказать по поводу расторопности подчиненных Паука, то деликатно не подал вида. Только уточнил:
— А ты снова его воплотил?
— Как видишь.
— Где два раза, там и три, — заметил Орнольф. — Кто мешает тебе еще раз повторить этот фокус? Во дворе не меньше полусотни скелетов, подойдет любой.
— А, — без интереса вспомнил Паук, — ты об этих. Ладно, тащи гроб на улицу. Попробуем… Только сначала, сделай милость, отмой это как следует.
— «Это», — ухмыльнулся Орнольф. — Ладно, как скажешь.
Дальнейшее заняло довольно много времени. Но даже после трех часов водных процедур, полоскания в семи водах, с щелоком и всевозможными эльфийскими благовониями, Паук брезгливо шипел, не желая приближаться к собственному телу.
В конце концов Орнольф потерял терпение. Он готов был мириться с капризами Хельга, он, безусловно, был перед ним виноват и, разумеется, пошел бы на все, чтобы загладить вину. Но тот, брезгливый как породистый кот, ожидал, кажется, что с его тела сдерут кожу, а то, что останется, выпотрошат, как египетского покойника, и не соглашался возвращаться в тело на других условиях.
А освежеванные и потрошеные тела к жизни не возвращаются.
— Хватит! — сказал Орнольф. — Достаточно. Готовься ловить Сенаса.
Он приволок в просторный холл замка сразу десяток скелетов, чтоб было из чего выбирать. Еще раз придирчиво осмотрел лежащее на каменном полу иссохшее тело. Ну, ей богу, мумия! Если бы не еле заметное биение оусэи: дрожь пробитого сердца, невидимая даже искушенному взгляду, ни за что не подумаешь, что под обтянутыми кожей костями не прах и песок, а душа, полная ненависти и страстного желания освободиться.
— Готов?
— Не знаю, — уныло пробормотал Паук.
— А кто знает?! — не выдержал Орнольф. — Всё. Я вынимаю кол.
Сказал и сделал. Делов-то…
…Альгирдас не успел увидеть Сенаса. Не успел даже испугаться. А разозлился лишь тогда, когда оказался в темноте. В глубокой кромешной тьме, где было страшно холодно и страшно одиноко.
