цветение яблонь, столь же прекрасной и хрупкой и такой же невинной, как белые прозрачные цветы? Помешательство? Да, но сладкое. Любовь эта таила в себе страх, походила на отравленный мед, и слишком скоро Орнольф понял, в чем причина страха, разобрал вкус яда и отстранился, едва пригубив отраву.
Если бы они не были так похожи… Брат и сестра. Невозможно любить одну, не думая о другом. А любить обоих одинаково Орнольф не мог. А какой мужчина смог бы? Разве что мужеложец.
Слишком много человечности… Сколько ее должно быть в идеальном правителе?
Ее вообще не должно быть.
Лето и часть осени, — бесконечные походы, истребление фейри, вразумление жрецов, забывающих о богах, осторожные встречи с людьми Белого бога, ворожба и сталь, и тяжелая как каменная плита усталость, избавиться от которой можно лишь в святилище Гвинн Брэйрэ.
Так живут все братья, кому выпала судьба странствующих воинов и защитников. Но не стоит поспешно завидовать жрецам братства, — их работа, невидимая и тонкая, ничуть не менее тяжела.
А хуже всего, конечно, наставникам.
Это Орнольф понимал, возвращаясь из странствий в стены Ниэв Эйд и встречая очередную стайку новичков.
Хвала богам, за два года не случилось среди них ни одного, хоть сколько-нибудь похожего на Эйни. Скверный характер — это еще не все, что делает Паука Пауком, и очень хорошо, что его-то Орнольф ничему учить не должен. Среди наставников ходили разговоры, что Хельгу нравится изводить своих учителей. Орнольф знал, что разговоры лгут. Хельгу нравилось изводить всех, до кого он мог дотянуться.
Впрочем, несмотря ни на что, Паука в Ниэв Эйд любили. В точности, как в поговорке, мол, любят не за что, а вопреки. Вот, вопреки всему… Он был их младшим братом. Самым маленьким. Самым вредным. И, ясное дело, самым любимым.
Только, не взирая на всеобщую любовь, Хельг умудрялся оказываться один именно тогда, когда ему нужна была помощь братьев.
Он снова изменился — резко, рывком, — за два месяца, прошедших со дня отъезда Орнольфа. И осенью рыжий дан не сразу узнал своего младшего братишку в еще более тощем и сильно подросшем парне, самый вид которого излучал жестокую, целеустремленную злобу. В глазах плясали, сменяя друг друга, небывалые в мире краски — вся ворожба Ниэв Эйд отражалась в них. А при взгляде на Орнольфа из-под ресниц плеснуло расплавленной лавой, густо-алой, веселой и страшной.
— Рыжий, — протянул Хельг, и пальцы его привычно метнулись к лицу Орнольфа, — ты рыжий? Ты тут один такой.
Он видел… благие боги… видел. Зрячими пальцами, к которым Орнольф привык, и глазами — тоже зрячими. Хельг изучал друга, как будто в первый раз… а ведь так оно и было.
— Это подарок, — тем же странным голосом сообщил Паук, — от Жилейне. Она отдала мне свои глаза. А сама умерла, представляешь? И я не знаю, кто…
…Он не знал, кто убил его сестру.
Близнецы, они многое делили на двоих, просто потому, что так получалось. Брат и сестра, — как одно существо в двух телах, как одна кровь, душа, радость или боль — все чувствовали вместе.
Радость и боль.
Альгирдас знал, что из-за этого и погибла Жилейне. Потому что он не смог ей помочь. Ее убивали где-то недалеко, туда можно было добежать, успеть, спасти… а он умирал вместе с ней и даже сказать ничего не мог, — только хрипел от боли, пытался, если не бежать, так хоть ползти к ней, к сестренке, к его зрячей половинке. Отец кричал ему что-то, тряс за плечи, рядом толклись бесполезно какие-то жрецы, лопались нити ворожбы, когда Альгирдас пытался сплести паутину.
Жилейне убивали… Долго. А он, когда прозрел, умер вместе с ней.
И даже обрадовался, когда все закончилось.
Об этом Орнольф не знал. Только догадывался. Он видел их вместе — своих синиц, равно любимых, разных, похожих. Он знал, как они близки. Были близки. И мог представить себе, как это было, когда Жилейне умирала в лесу, под ножом неведомого убийцы, и Эйни умирал тоже и не мог увидеть того, кто убивал его сестру.
Прозреть только для того, чтобы увидеть ее изуродованное тело — лучше уж оставаться слепым.
Рассказывали, что Гвинн Брэйрэ нашли Паука в Щецине, у ног его слепого божества. Он просил, требовал, чтобы владыка небес и преисподней вернул его сестру. Он просил его указать убийцу. Он принес богу две из трех жертв, птицу и зверя, и братья попытались остановить его прежде, чем будет принесена третья. Прежде, чем Паук убьет человека.
Рассказывали так же, что четырнадцатилетний юноша бился с ними, закрыв глаза, потому что тогда еще не привык смотреть глазами. И что он иссушил троих братьев, а еще двое едва не задохнулись в паутине, прежде чем явился Син. А Син явился незамедлительно, просто Паук, когда надо, мог быть очень быстрым.
Или когда не надо? На этот счет мнение братьев расходилось. А расспросить непосредственно пострадавших было пока невозможно, — им долго предстояло восстанавливать утраченные силы в святилищах своих богов.
И еще рассказывали, что Паук и Син схлестнулись на капище темного божества, сами как два полубога. И на стороне Паука были силы пяти побежденных им Гвинн Брэйрэ, и искусство боя, без остатка отданное ему наставником Сином. А на стороне самого Сина была бесконечная любовь к ученику и бесконечная жалость.
Син скрутил Паука, а потом выпорол так, что тот долго спал на животе, а ел только стоя.
Что ж, из всех наставников, Син был самым мудрым.
— Через два года, — сказал он Орнольфу, — с этим подарком богов в случае чего не сладит никто кроме тебя. Готовься, Касур, легкая жизнь закончилась.
— В случае чего? — спросил Орнольф. — У Хельга остался только отец. Неужели он тоже?..
— Три года назад я просил тебя беречь его, — напомнил Син, — сейчас я скажу: береги себя, Молот Данов. У Альгирдаса остался еще и ты. И не только мне кажется, что Паук Гвинн Брэйрэ слишком человечен для роли, которая ему уготована. Его бог тоже так считает.
Целью существования Гвинн Брэйрэ была не только защита людей от фейри и от них самих, Гвинн Брэйрэ выполняли в тварном мире работу благих богов, делали так, чтобы люди продолжали верить. А боги… да кто их знает? Ушли, были изгнаны или вовсе не существовали никогда?
Из всего высокого и чистого в тварном мире осталось только зло. Черный дракон с алмазными крыльями, вездесущий и всеведущий
В общем, сложно все это было. С богами в том числе. Но Гвинн Брэйрэ традиционно считали, что без богов все же лучше. Доброту и свет люди носят в собственных душах, и вовсе незачем лучшим чувствам воплощаться в сколь угодно могущественных божествах. Со злобой и тьмой выходило не так складно: в душах человеческих хватало и этих, безусловно, необходимых качеств, однако и божественные воплощения зла не покинули людей. Это было дополнительным поводом задуматься о несовершенном устройстве мира, ведь те из Гвинн Брэйрэ, кто отмечен был богами гнева и несчастий, оказывались заведомо сильнее своих
