идее только, а на самом деле быть равным последнему сельскому батюшке; забыть свои «чины и ордена», распрощаться навеки с табелью о рангах и быть тем, что ты есть на самом деле.
«Духовные особы» обиделись, но наружно покорились, потому что владыка, хотя и держал себя скромно, но во всяком случае не походил на «архиерейчика». В нем чувствовалась сила. Зато около нового епископа быстро сплотился кружок из священников, которых не успело еще засосать житейское болото.
Душой этого кружка стал отец Григорий, одновременно сделавшийся преданным другом отца Герасима.
Случилось это так.
Однажды вечером отец Григорий, не дождавшийся владыки у себя на ревизии, сам пошел к нему.
У владыки отец Григорий застал многих священников. Тут же был и отец Герасим. Последним обстоятельством отец Григорий, знавший отношение отца Герасима к прежним архиереям, был немало удивлен.
Шум голосов наполнял архиерейский зал. Лились непринужденные беседы.
Владыка вполголоса разговаривал о чем–то с отцом Герасимом.
Воспользовавшись удобным моментом, отец Григорий овладел вниманием владыки и стал обрисовывать ему религиозно–нравственное состояние городского общества.
Отец Григорий ожидал встретить со стороны владыки самое горячее сочувствие своим скорбям об упадке религиозности в обществе. К своему удивлению, он заметил, что владыка как будто не с должным вниманием относится к его речам; в двух–трех местах разговора владыка ласково, но как–то слишком уж шутливо, взглянул на отца Григория; последнему это не понравилось. Отец Григорий справедливо полагал, что к таким серьезным вопросам можно относиться только серьезно. Шутливость тут неуместна. А если владыка шутит, то значит, он не представляет себе той серьезности вопроса, не видит той глубокой опасности, которая грозит религии.
Отец Григорий потерял спокойный тон и взволнованно заметил епископу: — Ваше Преосвященство, мы переживаем слишком серьезное время. В обществе кризис религиозного самосознания. И нужно быть наивным, чтобы не видеть, какая опасность грозит религии. Нужно дорожить каждой минутой, каждой секундой. Если духовенство проспит этот момент, оно будет очевидцем полного уничтожения религии. И теперь уже религия сильно падает в народе.
— И пусть падает, пусть падает… — опять шутливо улыбнулся владыка.
Отец Григорий посмотрел на епископа, широко раскрыв глаза.
С лица владыки сбежала вдруг улыбка. Глаза метнули огнем, и он глубоко серьезно произнес:
— Религия падает и слава Богу. Скорей бы только. И она упадет, потому что Господь не оставил еще Россию и силен Он вновь восстановить в ней святую православную веру…
— Из ваших слов, владыко, я вижу, что вы глубоко различаете «веру» и «религию». Какая же между ними разница? — с недоумением спросил отец Григорий.
Но владыка опять впал в шутливое настроение.
— Видите ли, вера это — «дам тебе я на дорогу образок святой», а религия — «в честь того–то или в память такого–то события соорудили образ и поставили там–то»… Подумайте–ка, почему это у нас в одно время на всех почти вокзалах и в присутственных местах ставили иконы все одного и того же святого? Разгадайте это, тогда и поймете разницу между верой и религией…
Отец Григорий понял намек владыки и грустно задумался.
— И слово–то какое нехорошее, — продолжал владыка, — «религия»… Совсем не христианское слово. Языческое это слово и в христианство оно внесло языческие понятия… — А о вере православной не скорбите, — улыбнулся владыка отцу Григорию, увидев его задумчивость, — больше имейте веру в промысел Божий. Мы исповедуем, что руководимы Духом Божиим. Наша боязнь за дело Божие в мире — результат нашей расслабленности. Бодрей же и радостней работайте и гоните от себя искушение. Работайте и в одиночку, каждый в своем приходе, и все вместе, делясь друг с другом своим опытом и помогая друг другу. Вот вы, например, сейчас могли бы оказать большую помощь отцу Герасиму в устройстве его прихода. Вы, отец Герасим, познакомьте со своим делом отца Григория. У него состоятельные прихожане, он привлечет их, и с материальной стороны ваше дело будет обеспечено.
— А за дело, — обратился владыка к отцу Герасиму, продолжая прерванную беседу с ним, — принимайтесь завтра же. Земля уже есть… город уступает. Временно пользуйтесь моей летней дачей и находящейся там церковью. Отец Павел будет вам по этой части хорошим помощником. Очень рад, что он бывший ваш товарищ…
— Что скажете? — повернулся владыка к подошедшему к нему сельскому батюшке и отошел с ним в сторону. Батюшка о чем–то заговорил, оживленно жестикулируя.
Отец Григорий и отец Герасим вступили в разговор о деле, про которое упомянул владыка.
Отец Герасим рассказал подробно обо всем, передав и беседу владыки с ним в памятную для него ночь.
В самой атмосфере архиерейского зала, в словах епископа, в рассказах отца Герасима о «деле» чувствовалось что–то бодрое, жизненное, радостное… И отец Григорий всей душой откликнулся на это новое веяние.
Глава тринадцатая
Много труда стоило отцу Герасиму собрать всю городскую бесприютную бедноту к себе в церковь. Если бы не добровольцы из среды ночлежников, взявшиеся помогать отцу Герасиму, ему едва ли удалось исполнить желание владыки. Сильно помогло и то обстоятельство, что все почти оборванцы хорошо знали отца Герасима, по–своему любили его и при случае старались выразить ему благодарность. Из уважения к отцу Герасиму они с удовольствием дали слово собраться к нему в церковь в назначенный день.
Больше всех суетился Федотыч. Он обегал весь город, перебывал в ночлежках, обошел углы, в которых жили кандидаты на ночлежку, и всех убедительно просил «беспременно» пожаловать к батюшке отцу Герасиму.
Наконец отец Герасим получил возможность сообщить владыке, что все готово.
В назначенный день церковь отца Герасима представляла необычайное зрелище. Со всех концов города сползались к ней рваные, драные, нищие, бедные мужчины и женщины. Одни шли, неестественно гордо подняв голову, презрительно поглядывая на встречную публику. Другие — развязно помахивая обломанными тросточками, и при случае приставали к прохожим со «скромной» просьбой, всегда начинавшейся неизменным обращением: «Коллега, одолжите бывшему студенту на ночлег». Некоторые, как бы боясь дневного света, пробивались сторонкой. Большинство же шло устало сгорбившись, уныло переплетая ноги и уставив вперед тусклый полубессмысленный взгляд.
Приходившие становились в церкви то в кучки, то в одиночку, а наполнив церковь, все слились в одну тесную толпу. Впереди стояли «бывшие студенты». Одиночки разместились по углам. Женщины стали вперемешку с мужчинами. Ближе к выходу приютились, выглядывая тихо и забито, жильцы углов и сырых подвалов.
Кое–где среди толпы затерялись действительно несчастные: бывшие раньше людьми, занимавшими общественное положение, дошедшие до положения ночлежников или вследствие каких–либо несчастных случаев, или при помощи злоупотребления спиртными напитками.
Позади всех стояла Прасковья, жена церковного сторожа Еремы.
Сам Ерема, дождавшийся–таки случая проявить свое усердие, в торжественно праздничном настроении стоял на колокольне, держась за веревочки колоколов, готовый встретить архиерея трезвоном.
Федотыч услужливо суетился возле отца Герасима.
По церкви шел тихий гул голосов. Настроение у всех, благодаря необычности обстановки и чрезвычайности случая, было приподнятое. Публика чувствовала себя не в своей атмосфере.
