Я сообщил его имя и адрес, рассказал, что он прибыл в страну несколько месяцев назад, упомянул о наследстве и о его бабушке, потерявшей память и лежащей в больнице. Они записали каждое слово. Все это заняло лишь десять строк, написанных круглым женским почерком. Я замолк. Что еще мог я рассказать? У меня не было его фотокарточки, я не знал ни его армейского номера, ни номера его паспорта, ни имени его отца. И не было у меня, разумеется, никакого представления о том, в какую часть он был направлен. Как и раньше, я сказал им:
— Может быть, он вообще не добрался до фронта, может быть, его вообще не мобилизовали. Это мы, в сущности, послали его в армию. Но со второго дня войны он исчез. Не провалился же он сквозь землю! Надеюсь, я не напрасно занимаю ваше время?
— Нет, что вы, — запротестовали они. — Надо проверить.
Они уже не были так сильно загружены делами.
Молоденькая младший лейтенант была послана с моими данными в помещение с компьютерами, две другие вытащили особую анкету для записи подробностей и внешних примет — цвет волос, рост, вес, цвет глаз, шрамы, особые приметы. Я начал описывать его. Понятно, я ни разу не видел его голым. Я только друг. Сказал что-то о его улыбке, о движении рук, о манере говорить.
Они внимательно слушали. У майора из прически все время выбивалась прядь волос, и она отбрасывала ее с глаз мягким движением, от нее исходил необыкновенный свет, настоящая красавица. Говорит тихим голосом, в руках маленькие компьютерные карточки, задает мне странные вопросы. Может быть, у него был шрам на правой щеке или золотые зубы в нижней челюсти? Потом советуется с лейтенантом, которая подает ей дополнительные карточки. Я понял вдруг: у них есть данные о еще не опознанных трупах и они хотят предложить мне какой-нибудь из них вместо него. Нет, так не пойдет.
Мне захотелось уйти. Дурацкая идея — искать его тут. Но ход дела уже не остановить. Подошла девушка-офицер, посланная к компьютеру, держа в руках длинный лист бумаги, выданный машиной, с записью всех носящих фамилию Ардити и служивших в армии за последние годы. Только одного из них звали Габриэль, пятидесяти одного года, жил в Димоне, освобожден из армии пять лет назад по состоянию здоровья. Они, разумеется, не думают, что это тот человек, которого я ищу, но если все-таки надумаю его повидать, то мне немедленно предоставят машину с шофером и отвезут в Димону.
Надо бы как-то от них отделаться…
Может быть, выяснить в больнице, может быть, бабушка наконец заговорит — может, она что-нибудь знает.
А они все не отстают от меня.
На улице проливной дождь. Небо, утром совершенно ясное, стало серым и тяжелым. Я утопаю в удобном кресле. Три женщины в офицерской форме внимательно слушают меня. Каждое слово, произнесенное мною, каждая мысль немедленно записываются. Недавно открытая пустая папка теперь не такая уж пустая.
Из соседней комнаты слышатся голоса. Мужской голос заставляет дрожать деревянную перегородку. Он предъявляет свои претензии твердым голосом, с упрямой логикой. Не может согласиться с объяснениями. У него нет никаких иллюзий, но он наверняка знает, что его сын никогда не был в части… (и он выговаривает длинный номер) и никогда не был в танке… (и снова он называет номер, состоящий из нескольких цифр). Он произносит номера бегло, без запинки, наверно, разбирался в них не одну неделю. Он говорил с его товарищами, говорил с его командирами, у него нет иллюзий, он только хочет узнать правильный номер части и номер танка, только это. И он давится слезами, а потом в наступившую тишину врываются растерянные, успокаивающие голоса.
Мы просидели все это время затаив дыхание и прислушиваясь и только теперь поднимаем глаза. Я встаю, решив уйти, но меня просят заполнить еще полстраницы — написать мои личные данные. Я оставляю свой адрес, получаю карточку с адресом отдела, номером телефона, именем майора. Обещаю позвонить, если узнаю что-нибудь новое.
Странно, но я снова наведался в это учреждение. И не один раз. Когда я бывал в Тель-Авиве, чтобы купить запасные части для машин, и проезжал мимо этого заведения, то всегда заходил туда. С течением времени отдел стал меньше, машины исчезли, два барака использовались для других целей, но женщины- офицеры еще там служили. Младший лейтенант превратилась в лейтенанта, лейтенант — в капитана, а майор носила уже штатскую одежду, ходила на последнем месяце беременности и очень похорошела, коротко постриглась, и от ее открывшейся нежной шеи нельзя было отвести глаз. Она улыбнулась мне, принесла папку с делом, в котором не добавилось ничего существенного, если не считать имени еще одного Ардити, о котором мы немного поговорили, чтобы прийти к выводу, что это не тот, которого мы ищем. Потом они предложили мне один или два еще не опознанных трупа, но я решительно отказался от них.
В начале весны я снова проходил мимо. Отдел совсем исчез. Осталась лишь одна комната в отделении, которое занималось теперь новобранцами. Майор уже родила и демобилизовалась, капитан тоже исчезла, только лейтенант осталась на месте — коротает время за чтением иллюстрированных журналов. Она тотчас же вспомнила меня.
— Вы все еще ищете его?
— При случае…
Я сел перед ней, мы немного поболтали о ее работе. Ей тоже в ближайшие дни предстояла демобилизация. Перед моим уходом она вытащила знакомую мне папку, просто так, для проформы, и мы вместе ужасно удивились, обнаружив в ней новый документ — расписку о получении со склада противотанкового ружья и двух магазинов с патронами, подписанную Габриэлем Ардити седьмого октября.
Она сама не знала, откуда появился здесь новый документ. Возможно, секретарша вложила бумагу в ее отсутствие.
А меня вдруг охватила дрожь. Если так, значит, он все-таки прибыл куда-то и получил противотанковое ружье и два магазина патронов, если так, то вполне возможно, что он убит.
Но мы снова уперлись в тупик. Куда мог я обратиться с этой бумагой? Капитан уже демобилизовалась, отдел закрыт, дела переданы в архив, и я, потихоньку продолжая свои поиски, ничего не сказал Асе.
Ася
Я ходила и закрывала дверь за дверью, опускала жалюзи. Адам был в ванной комнате, приделывал большую задвижку к двери балкона. В квартире, к которой добавились две комнаты из нашей прежней квартиры, темно. Старая мебель, давно проданная или выброшенная на чердак, вернулась к нам. Мы зажгли свет. А снаружи — ясный погожий день, голубое небо, и сквозь просветы в жалюзи я увидела двойной вид, открывавшийся из обеих наших квартир: открытое море, вади, порт с его подъемными кранами и дома Нижнего города. Я волновалась, с беспокойством ждала Дафи, которая должна была прийти из школы. В городе прошла волна убийств, вот на столе лежит газета, и в ней — квадрат, выделенный старомодным шрифтом. Волна убийств в городе, преступные группировки сводят свои внутренние счеты, преследуют друг друга, но даже не имеющие к ним отношения граждане, которым, казалось бы, нечего бояться, должны остерегаться и запирать свои дома. Люди сами, по собственной воле установили для себя комендантский час. А я жду Дафи и мучаюсь оттого, что мы отправили ее в школу в такой день, в день, когда убийцы сводят свои счеты в нашем районе. Я смотрю на улицу, она пуста — ни одного человека, ни одного ребенка. Но вот она появляется, наконец-то, идет одна по пустынной улице, залитой солнцем, за плечами ранец, на ней оранжевая форма общеобразовательной школы. Она действительно кажется меньше, словно стала ниже ростом. Вот сейчас она стоит и разговаривает с каким-то пожилым рыжим человеком маленького роста. Спокойно о чем-то беседует, улыбается. Она не торопится. А меня снова охватывает дикий ужас, я хочу крикнуть, но сдерживаюсь. Этот человек кажется мне очень опасным, хотя в его внешности нет ничего необычного. На нем просторный летний костюм. Я бегу к другому окну, чтобы лучше видеть их, а они исчезли, оба, но я слышу ее шаги, она входит в дом. Я бегу к ней навстречу, склоняюсь, чтобы снять с нее ранец, сколько же на нем ремней, замечаю, какая она маленькая, как будто стала ниже, даю ей пить, провожу в комнату, снимаю с нее одежду, надеваю на нее пижаму. Обращаюсь с ней как с маленькой
