Церковное собрание быстро и ладно перестроилось, организовалось и с пением «Спаси, Господи, люди Твоя» двинулось в Большие Росы.
Заперев ворота, сержанты отправились на боковую — утром им предстояла долгая и нудная работа по уборке территории.
— Опять они меня уели, — посетовал Василий Петрович сыну, — не знаю как, но очень скоро с ними разберусь. Очень сурово!
— А я бы оставил их в покое, — пожал плечами Юрик, — по-моему, хорошие люди, с юмором, такие зла никому не сделают.
— Еще как сделают! И уже сделали! Мне! — Василий Петрович строго взглянул на сына. — Совсем ты в людях не разбираешься. Иди спать!
— Иду, — согласился тот и спросил на прощание: — Значит, ты и вправду летал?
Не дожидаясь ответа, он ушел в дом, а Василий Петрович некоторое время оставался на крыльце. Он думал, что жизнь странная штука. Вот и сын, вроде бы все время рядом, а словно незнакомый человек. Чем живет? Что думает? Чем интересуется? Любит ли, как он сам в юности, бокс и стендовую стрельбу? Неизвестно! Терра инкогнито! Василий Петрович вздохнул и пожалел, что не так давно бросил курить — сигарета в данный момент как никогда оказалась бы кстати.
Над его головой потрескивал единственный сейчас горящий фонарь, выглядевший странно после ураганной хэллоуинской иллюминации. Погруженный во мрак участок, не имея сил успокоиться, недовольно кряхтел. Ночь, как уставшая неприбранная старуха, брела к рубежу своего исхода, где вот-вот должна была встретиться с уже явившимся в мир младенцем — первенцем ноября…
* * *
(Мк. 5, 9)
Очередную годовщину Октябрьской революции Указом президента переименовали в “День примирения и согласия”. Но большая часть страны еще жила прежними привычками. «День Седьмого ноября — красный день календаря» — эти слова из стихотворения Маршака помнили и милиционеры, и пожарники, и инженеры.
По Красной площади в Москве бодро промаршировали двести пятьдесят ветеранов — участников легендарного парада 1941 года. В это же время Василий Петрович поднимал заздравную в своем кабине — традиционную, за «день Седьмого ноября».
Недавно у них с женой состоялся серьезный разговор. Кое в чем ему даже пришлось повиниться. Никаких Хэллоуинов впредь на их участок он обещал не допускать. И в знак примирения купил ей в бутике дорогущее черное платье от какого-то там Кутюрье.
— Будем ходить в оперу и на балет, — пообещал он супруге.
Растроганная Ангелина Ивановна согласилась вернуться в дом у озера. Но вдруг слегла с приступом печеночной болезни. Ее увезли на «скорой» в больницу. Василий Петрович, конечно же, переживал, но врачи успокоили — ни о чем серьезном речи не идет, через пару недель подлечат и отпустят супругу домой. Василий Петрович решил не терять времени и как-то довести до ума тему сосуществования с новыми обитателями Больших Рос.
Он и Седьмого ноября за праздничным столом подступался к коллегам с вопросами, говоря, правда, обиняками — зачем каждому вникать в его проблемы? Но с ним более шутили по поводу скандальных хэллоуиновских событий — по Управлению ходили анекдоты, один смешнее другого. Что же касается важного для него решения — то оно как раз не давалось.
После праздников по служебной надобности Василий Петрович заехал в городскую прокуратуру. Дело было пустяковым, и он завершил его за несколько минут. Проходя мимо приемной, остановился и задумался. А почему бы нет? Прокурора Осиновского он знал неплохо, тот слыл мудрым человеком. И Василий Петрович потянул ручку двери на себя.
В приемной пахло мокрыми тряпками. Он вопросительно взглянул на густо накрашенную секретаршу:
— На месте? Не занят?
Та утвердительно кивнула, тряхнув густой гривой волос, и нажала кнопку громкой связи:
— Влад Евгеньевич, к
